* * *

Двор был похож на все прочие советские дворы — четыре пятиэтажки, стойки для белья, детская площадка с гомонящими детьми, бабушки на скамейках. В дальнем конце двора на стоянке стояли несколько машин — «Запорожец», «Жигули», «Москвич» и серый «уазик»-«буханка» с надписью «Ветеринарная служба».

Никто и не подумал бы, что изнутри «уазик» выглядит совсем не так, как снаружи, — удобные кресла, звукозаписывающая аппаратура, столик. Это была милицейская спецмашина для оперативной деятельности. В салоне сидели Ковалев, Кесаев, Горюнов, Овсянникова, Витвицкий.

— Так, еще раз: что мы имеем? — хмурый Кесаев обвел взглядом коллег. — Внешность совпадает. Экспертиза показала совпадение группы крови с группой крови нашего подозреваемого. Работал с детьми, нелюдим, при этом женат. Но других параллелей с проспективным портретом нет…

— Тимур Русланович, такое впечатление, что вы сейчас ищете, как бы оправдать его… этого… — Ковалев кивнул на закрытое шторкой окно автомобиля.

— Я хочу исключить ошибку, — отрезал Кесаев.

По двору тем временем неспешной походкой двигался ходивший на разведку Липягин. Он был в гражданской одежде, в руках — спортивная сумка с надписью «Олимпиада-80». Со стороны Липягин походил на обычного работягу, возвращающегося после смены домой. Он подошел к «уазику», открыл дверцу, забрался внутрь.

— Все хотят исключить ошибку. Но задний ход давать поздно, — упорствовал Ковалев. — Вот возьмем — и все узнаем.

В салон забрался Липягин, кинул сумку на пол, сел на свободное место, снял кепку, вытер лоб.

— Уф… Вспотел!

Он потянулся за бутылкой «Нарзана», но Ковалев перехватил бутылку, буквально впихнул ее в ладонь Липягина.

— Эдик, не томи!

— Все нормально, — Липягин достал брелок-открывашку, завозился с пробкой. — Две опергруппы блокируют пятый и третий этажи. На всякий случай посты выставлены в соседних подъездах.

— А за домом? — спросил Кесаев.

Липягин открыл бутылку, с шипением выпустив газ.

— Обижаете, товарищ полковник. Понятно, что четвертый этаж, но всякое бывает. Там и посты, и целая машина в соседнем дворе на подхвате, — сказал майор и жадно припал к горлышку.

— Он один в квартире? — спросил Горюнов.

— Послушали — нет, — оторвался от бутылки Липягин. — Различаются минимум три голоса, мужской и два женских, предположительно, жена и дочь. Но слышно плохо, у него радио играет.

— Это осложняет дело… — нахмурился Ковалев. — Но все равно будем начинать, третий час ждем, вечереет уже. Ира, готова?

Последний вопрос адресовался Овсянниковой. Она, одетая простенько и неброско, кивнула.

— Он, скорее всего, расслаблен, но все равно будьте начеку, — сказал девушке Кесаев. — Главное, чтобы он открыл дверь.

— Не волнуйтесь, товарищ полковник, — спокойно сказала старший лейтенант. — Не в первый раз.

Она достала ПСМ, малогабаритный пистолет скрытого ношения, передернула затвор, досылая патрон в ствол, убрала пистолет за ремешок юбки сзади, поправила кофточку.

За всеми этими приготовлениями с тревогой и волнением следил Витвицкий.

— Ирина… — вырвалось у него.

Овсянникова ободряюще улыбнулась капитану.

— Все будет хорошо, Виталий.

— Так, вы еще поцелуйтесь тут. «Уходили комсомольцы на Гражданскую войну[15]», — проворчал Ковалев. — Все, Ира, пошла!

Овсянникова еще раз улыбнулась Витвицкому, но уже еле заметно, уголками губ, открыла дверь машины и вышла. Она шла по тротуару к дому, и все смотрели ей вслед. Через несколько секунд девушка скрылась в подъезде.

Кесаев взял рацию, передал Ковалеву.

— Командуйте, Александр Семенович!

— Внимание! Это Первый, — сказал в рацию Ковалев. — Всем группам: начали!

* * *

В это время на кухне в квартире Чикатило царила семейная идиллия. Чикатило, Фаина и их дочь Людмила за столом перебирали гречку, отсортировывая темные зерна и шелушки. Работало радио, шел концерт, пела группа из Прибалтики «Опус», звучала популярная песня «Надо подумать». Певец и певица как бы вели диалог:

Я влюбился в первый раз

И так хочу увидеть вас,

Но где-нибудь в лесу, наедине.

Певица отвечала:

Комары и муравьи,

Большие недруги мои,

И мама с папой запрещают мне.

— Ах, не бойтесь муравья,

Если рядом с вами я,

Обещаю до утра

Защищать от комара.

Я и в поле и в лесу

Вас согрею и спасу.

Надо по-по-по-по-по-по-по-по-по-подумать!

Припев парень и девушка пели вместе:

Думай, думай, думай, думай, думай, думай.

Думай, думай, думай, думай, думай, думай.

Думай, думай, думай, думай, думай, думай, думай, думай.

Надо, надо, надо, надо по-по-думать[16].

Мотив и слова песни были очень навязчивы. Чикатило поморщился:

— Фенечка, переключи, пожалуйста. Это не музыка, это черт знает что…

— Да ладно, не ворчи. Сейчас закончится, потом Пугачева будет или Гурченко, — возразила жена.

Людмила, не глядя на отца, быстро и умело перебирала гречку. По ее лицу было заметно, что ей неприятно находиться рядом с Чикатило.

…Овсянникова поднималась по лестнице. На площадке третьего этажа стояли трое оперативников в штатском. Старший лейтенант вопросительно посмотрела на них.

— Все в порядке, — очень тихо, одними губами сказал старший группы. — Из квартиры никто не выходил.

Овсянникова молча кивнула, начала подниматься на четвертый этаж.

…Чикатило, Фаина и Людмила заканчивали перебирать гречку.

— В эфире звучит песня «А знаешь, все еще будет». Музыка Марка Минкова, стихи Веры Тушновой. Исполняют заслуженная артистка РСФСР Алла Пугачева и ее дочь Кристина Орбакайте, — сообщил из динамика радиоприемника диктор.

Фаина одобрительно кивнула.

А знаешь, все еще будет!

Южный ветер еще подует,

И весну еще наколдует,

И память перелистает,

И встретиться нас заставит,

И еще меня на рассвете

Губы твои разбудят.

— Фенечка, ну выключи, я прошу тебя! — раздраженно бросил Чикатило. — Ладно бы твоя Пугачева сама пела, а тут с дочкой…

— Мама, я пошла! — резко сказала Людмила и вышла из кухни.

Родители посмотрели ей вслед.

— Что это с ней? — спросил Чикатило.

— А с тобой? Ты чего на песни кидаешься? — укорила его жена.

— Не знаю… Спал, что ли, плохо… — Чикатило провел рукой по лицу. — Предчувствие какое-то…

…Овсянникова поднималась по лестнице, все медленнее и медленнее переставляя ноги по ступенькам. Наверху она посмотрела на двери квартир. Нужная ей дверь — обитая коричневым дерматином, с номером семнадцать — была прямо по центру площадки. Обычная, ничем не примечательная дверь.

Старший лейтенант остановилась, несколько секунд смотрела на номер, успокаиваясь. Наконец, сделав шаг, она протянула руку к звонку.

…Чикатило и Фаина сидели за столом, сиротливый холмик неперебранной гречки возвышался на пустой столешнице.

— В газете писали — это все от магнитных бурь. И голова болит,