я, — я вас отлично понимаю. Поверьте. Понимаю ваше состояние. Но у вашей жены сейчас столбняк. Ее очень трудно спасти. По крайней мере, мы должны знать, чем вы лечили ее. Что она принимала?

Я лгал: спасти больную было уже почти невозможно.

Старик поднял на меня глаза.

— Что принимала ваша жена? — спросил я. — Какие лекарства?

Ответить старик не успел.

В конце коридора с группой врачей появился Боярский.

Я знал: он сообщит сейчас о смерти старухи.

Боярский подошел к нам. Крупный, квадратный. Белый халат едва прикрывал его колени.

— Не старайтесь, Евгений Семенович, — сказал он, — все уже известно.

Я не понял: что известно?

— Рукавицына к жене водил? — крикнул Боярский старику. — Шарлатана, по ком давно решетка плачет? Наградил он столбняком твою старуху, доигрался? — Мартын Степанович обернулся ко мне: — Звонил сейчас прокурор Гуров. Рукавицын сам ему принес заявление. Признается, что всем троим давал свой препарат. И требует, параноик, суда над собой. На суде он, видите ли, докажет, какое сделал мировое открытие.

* * *

«Прокурору города тов. Гурову Ивану Ивановичу

От гражданина Рукавицына Николая Афанасъевича

ЗАЯВЛЕНИЕ

Так как мои пациенты и их родственники, движимые чувством благодарности, не заявят на меня следственным органам, прошу Вас принять этот донос, который я сам на себя пишу.

Прошу возбудить против меня уголовное дело и провести открытый, публичный суд, так как у меня нет другой возможности доказать всем мировое научное и медицинское значение моего открытия.

Я подтверждаю, что препаратом своим лечил трех граждан, заболевших столбняком и доставленных в инфекционную больницу. Но на открытом, честном суде я докажу, что тем же самым препаратом я лечил в разное время до пятидесяти других раковых пациентов и столбняком никто из них не заболел, а опухоль у многих, наоборот, окончательно рассосалась.

Занимаясь лечением живых людей препаратом, отвергаемым медициной, я знал, что каждый день рискую сесть на скамью подсудимых. Но если ученые не могут или не хотят понять моих идей, то пусть хоть в томах уголовного дела будет собрана большая часть моего непосильного для одного человека благородного труда, пусть выступят за меня признательные мне люди, которых я лечил и вылечил, и пусть тюремный приговор заставит науку снять с моей работы печать тайны и выставит ее на суд советского народа.

Н. Рукавицын».

* * *

Старик Сокол безучастно смотрел на Боярского. Мартын Степанович что-то еще хотел ему сказать, но махнул рукой и отвернулся.

— Глухое, непробиваемое, дремучее невежество, — сказал он мне. — И где? Когда? В крупном промышленном центре, в наши дни... Нет, Евгений Семенович, — властно произнес он, — тут мало наказать шарлатана... Тут с корнем надо вырывать. Понимаете? С корнем!..

Глава вторая

Процесс над Рукавицыным продолжается уже второй день.

Накануне судья прочла обвинительное заключение. Долгое, обстоятельное.

Потом начался допрос подсудимого.

Он охотно, с какой-то даже готовностью подтвердил все факты, но вину свою отрицал категорически: «Пусть суд даст оценку моему открытию».

Судья обращается ко мне:

— Товарищ общественный обвинитель, у вас есть вопросы к подсудимому?

Мы встречаемся с Рукавицыным взглядом. Он смотрит на меня весело и беззаботно. На скамье подсудимых Рукавицын чувствует себя легко, свободно, будто на лавочке в парке культуры и отдыха.

— Нет вопросов, — говорю я.

Судья кивнула.

Она молода, красива. Элегантная блузка цвета кофе с молоком. В ушах крохотные капельки — сережки. Прическа замысловатая, но ей к лицу. К кому бы судья ни обращалась — ко мне, к прокурору Гурову или к подсудимому Рукавицыну, — одна и та же участливая улыбка.

— Потерпевший Сокол, — сказала судья, — встаньте, пожалуйста.

На ближайшей скамейке несколько рук подняли и почти вытолкнули вперед знакомого мне старика, мужа умершей в больнице женщины.

Он сделал два шага и остановился.

Судья спросила:

— Сокол Семен Иванович?

Старик молчал.

То же пергаментное лицо, те же дряблые мешки под глазами, голова так же подергивается в нервном тике.

— Ничего не слышу, потерпевший, — с сожалением сказала судья.

Старик молчал.

И вдруг — кто бы мог ожидать? — он низко, до самой земли, поклонился Рукавицыну и так застыл. На спине задрался короткий пиджак, обнажилась полоска розовой несвежей рубахи.

Рукавицын встрепенулся и ликующе поглядел сперва на меня, а потом на судью.

— Тихо! — беззлобно сказала судья в зал. — Тихо! Немедленно прекратите шум... В чем дело?.. Велю очистить зал! — Она участливо обратилась к старику: — Потерпевший Сокол Семен Иванович, вы понимаете, в чем обвиняется подсудимый Рукавицын?

Старик молчал.

— Хорошо, — терпеливо сказала судья, — я вам объясню... В результате противозаконных действий Рукавицына в сильных мучениях погибла ваша жена Сокол Вера Андреевна. Так или не так? А, Семен Иванович? Я правильно говорю?

Старик молчал. Только усилился его нервный тик.

— Не слышу, Семен Иванович, — с сожалением сказала судья.

Молчал он. Будто ни одно ее слово до него не доходило.

— Ну хорошо, — судья кивнула, — вы, значит, простили Рукавицыну смерть жены. Не таите на него зла... Что ж, бывает. Дело вашей совести... Но скажите, пожалуйста, нам-то как быть, а? — Она пояснила: — Нам, обществу? Мы тоже все должны простить Рукавицыну? Мимо пройти? Позволить ему и дальше убивать людей?.. Посоветуйте, пожалуйста, Семен Иванович. Я хочу знать ваше мнение.

Что-то возмущенно произнес Рукавицын.

— Тихо, — сказала судья, не оборачиваясь в его сторону.

Молчал старик.

— Семен Иванович, послушайте, — сказала судья, — никто ведь не мстит Рукавицыну, поверьте. Суд непременно учтет все обстоятельства, смягчающие вину Рукавицына. Но вы должны нам помочь. Расскажите, пожалуйста, как было дело. Все по порядку...

Старик поднял голову. У него были пустые слезящиеся глаза.

— Спасибо тебе, сынок, — сказал он Рукавицыну. — Покойница молилась на тебя... Совсем уж помирала, а ты еще год жизни дал... До рынка могла сама дойти...

Теперь судье вряд ли удастся успокоить зал.