— Хочешь верить в то, что я продажная, так верь. Только ведь и ты могла бы стать такой же драгоценной покупкой в своё время… Я же знаю, о чём говорю. Когда я узнала от Арсения о том, что Руд собирался купить тебя у Ласкиры, — уж не знаю, где он тебя углядел, — я заявила ему, что ты аристократка по происхождению, и твой старший брат убьёт любого, кто посмеет посягнуть на тебя. И если Руд ничуть не боялся никого из окружающих, то я уже откровенно рассказала ему, что и саму девушку аристократического происхождения, раз уж она станет падшей, вполне может покарать её старший брат, поскольку отца нет в живых. Это нравственный кодекс всех аристократических родов континента. Только из-за этого он и заставил себя не думать о тебе…

— Кто такой Арсений? — спросила я, едва не онемев от её откровений.

— Есть такой у меня осведомитель. Бескорыстный друг, он же недруг тому, о ком мы и говорим. Когда он узнал, что Руд подыскивает для покупки милый домик поблизости от столицы, он вскрыл его личные записи и обо всём догадался. У них там, чтобы ты знала, тоже ведётся слежка друг за другом…

— О каких записях ты говоришь? — я ощутила, как заломили мои капилляры на разгорающемся лице. Несчастная мамина особенность слишком нежной кожи, переданная мне по наследству. — И где это «там» находится?

— Записи? Ну, как тебе объяснить-то… Если доступно и коротко, то изображение твоего очаровательного лица имелось в его личном архиве. Он следил за тобой. Арсений показал мне это изображение и спросил; «Ты знаешь эту девочку? Что думаешь об этом»? Я же сразу тебя узнала и сказала, что по своему происхождению ты недоступна для любителей исцелиться от тоски таким вот способом. И когда я говорю «там», я имею в виду место его работы. Только и всего.

— Гелия, скажи мне честно, он… она… Ифиса приближалась к нему гораздо ближе, чем смела бы та, кто считает себя твоей подругой?

— Ты хочешь сказать, что у меня нет настоящих друзей?

— Я чую, что Ифиса не стала бы настолько откровенничать с тем, кто ей не близок, — я увернулась от прямого ответа на прямой вопрос. Меня настораживала чрезмерная откровенность Ифисы с Рудольфом. И сама я уже не чувствовала себя настоящим другом Гелии.

— Откуда у тебя взялись такие соображения по поводу моей лучшей подруги? Зачем она ему? Зачем он ей? Если с её ужасным Ал-Физом не сравним никто? Нэя, я вынуждена тебе открыть ещё одну очень странную тайну.

— Кажется, у меня уже нет места внутри для всех этих тайн…

— Ну, эту тайну ты можешь тут же и выбросить прочь после её озвучивания. Так вот, она в том, что Ифиса всё сочиняет про свои приключения с другими мужчинами! Никаких мужчин, кроме вечно любимого и вечно ей неверного Ал-Физа, она и близко к себе не подпускает!

— Ради чего же она играет такую незавидную роль?

— Ради того, чтобы придать себе ореол несравненной и самой востребованной женщины для всякого, как значимого, так и не очень, человека. Она всё сочиняет про себя. Она патологическая выдумщица, как и все актрисы. К тому же она актриса, пишущая сказки о жизни. Ведь действительная жизнь её ничуть не вдохновляет. На самом деле она ведёт жизнь отшельницы в том смысле, о котором и зашла наша с тобою речь. Она доступна одному лишь Ал-Физу, за что он и содержит её. Иначе, он и притронуться к ней побрезговал бы. А её вымыслы о себе служат ей оградой от вторжения в её очень своеобразный внутренний мир. Никто бы и не понял из нашего окружения, что она настолько воздержанная и даже не совсем нормальная. Хотя друзей из числа мужчин у неё много. Потому они и старые все. Умным старикам дорого общение, а не половые безумства.

— Я не верю в её безупречность, — ответила я, поверив Гелии лишь наполовину. У Ифисы в самом деле душа состояла из двух половин. Одна казалась открытой и понятной, но служившая лишь для введения в заблуждение. На то она и была опытной актрисой. Пышнотелую Ифису считали легковесной особой и не зловредной врушкой, и отчасти она таковой и была. В другой половине её души таилось то непрозрачное и настоящее, что разглядеть мне уж точно не хотелось.

— А в чём же, по-твоему, секрет её молодости? Её нестираемой свежести? Она себя невероятно бережёт от малейших эмоциональных затрат! Может, иногда она и срывается, если Ал-Физ точно о том не узнает, а сам обольстивший её субъект того стоит. Доподлинно об этом знает лишь Тот, кто и одарил её душой. Ей проще выглядеть падшей, чем ненормальной. Ведь тогда её стали бы сторониться все наши творческие распутники и распутницы, и никто не открывал бы ей свои страстишки и делишки, коими она питает своё странное творчество. Будь она как все прочие, то не была бы моей близкой подругой…

— Не ради неё я пришла, — перебила я. — Я соскучилась по тебе.

— И умница! У меня две недели свободы! У меня Нэиль! — и она закружилась по холлу, создавая душистый перламутрово-переливчатый вихрь, кем стала. В ней было столько непосредственности, я бы даже назвала это чудачеством. Но я и сама была ей под стать. Она схватила и меня, и мы кружились вместе, хохоча от восторга, захваченные детской игрой и взаимной родной любовью друг к другу. Потом мы свалились на диван, закрыв глаза от головокружения. Но была ли и я рада его отсутствию? Чувства говорили мне, что он где-то рядом. Я почти осязала его. Что это было? Не знаю.

Укус звёздного скорпиона

Гелия ушла, а я осталась. Я завалилась по-хозяйски на её постель у окна, чтобы читать. Любя меня, Гелия оставила мне сладости на столике, а я всегда была сластена, и мне не хватало денег на их покупку. Чтение проходило сквозь меня, как сквозь пустоту, во мне не было ни строчки из прочитанного, ни смысла. О чём я читала?

Когда он появился, — уж и не знаю, как его и обозначить, ведь он не был акробатом, не был и волшебником, — я даже не удивилась. Будто он и назначил мне встречу. Он опять был странно одет, в своём стиле. Он, как узнала я потом, не имел права выходить в мир Паралеи в земной