нынешнем положении профессора и рассказал Меиру все детали его конфликта с Пниной Дор, пытаясь по мере сил Игорю помочь. Меиру удалось раскрутить проект, в рамках которого можно было находить интересные разработки в странах СНГ и помещать их в израильские технологические теплицы. Формально автором проекта в этом случае являлся гражданин СНГ, а в Израиле подбиралась команда исполнителей проекта с руководителем. В этом случае назначение руководителя было прерогативой директора теплицы и не подлежало формальному утверждению Пниной Дор.

– Я думаю, этот вариант специально для вас, – сказал Меир. – Иначе вам Пнину не обойти, я ее отлично знаю… Юра рекомендовал вас как идеального организатора для раскрутки проектов в силу вашей эрудиции и разнообразных знаний, ну и вы же будете руководителем первого запущенного проекта. Поэтому я предлагаю вам немедленно начать со мной работать и в качестве первого шага поехать в Санкт-Петербург, где находится сейчас один мой приятель – израильтянин, вернувшийся в Россию. Его зовут Семен Берман. Он уже подготовил для вас почву в нескольких крупнейших вузах Петербурга. Пока я буду платить вам небольшую зарплату.

Российский паспорт у Игоря был, в визе он не нуждался и немедленно вылетел в Санкт-Петербург. Семен встретил его в аэропорту и повез в хрущевскую «двушку» (двухкомнатную квартиру) на Пискаревском проспекте. Квартира была в запущенном состоянии, с облупленными стенами, ржавыми кранами и проседающим полом. Но жить было можно. Профессор поразился обветшавшему «допутинскому» Петербургу в сравнении, скажем, с Москвой. Был конец марта, глубокие лужи прятали многочисленные выбоины в асфальте, по бокам трамвайных рельс находились канавки, заполненные водой, и переезд трамвайных путей превращался в опасное спортивное мероприятие с риском застрять перед трамваем. Игорь каждый раз ожидал, что старенький «Форд-Скорпио», на котором ездил Семен, развалится при переезде очередной ямы. Дома даже в центре были облуплены, давно некрашены, а интерьер подъездов мало отличался от аттракциона «Комната ужасов».

Экспедиция началась с политехнического института, в котором Игорь бывал в «доперестроечное» время. Оказалось, что в 1990 году его переименовали, и он стал называться Ленинградский государственный технический университет (ЛГТУ). Огромное столетнее здание в стиле неоклассицизма, возведенное в 1900–1905 годах под руководством архитектора Э. Ф. Вирриха, было несколько измененной копией Высшей технической школы Берлина. Внутри здания царило запустение, не покидало чувство старины, и, передвигаясь в гордом одиночестве по грандиозным коридорам, профессор постоянно ожидал встречи с первым директором Санкт-Петербургского политехнического института – действительным статским советником князем Гагариным, известным русским ученым и инженером. Князя Игорь не встретил, а вот в прогнившие кое-где половицы пару раз провалился. Игорь посетил ряд кафедр на большинстве факультетов и беседовал со многими заведующими кафедрами и преподавателями. Посетил он и «родные» кафедры «Двигатели внутреннего сгорания», «Автомобили и тракторы» и «Гидравлические машины», где у него оставались знакомые с советских времен.

Много времени Игорь провел в химико-технологическом институте (позже Санкт-Петербургский государственный технологический университет), в котором учился Семен. Не обошел стороной он Ленинградский институт точной механики и оптики, впоследствии переименованный в Санкт-Петербургский государственный университет информационных технологий, механики и оптики (СПбГУ ИТМО), военно-механический институт – позже Балтийский государственный технический университет «Военмех», электротехнический институт связи (ЛЭИС) – позже Государственный университет телекоммуникаций им. проф. М. А. Бонч-Бруевича (СПбГУТ), электротехнический университет (ЛЭТИ) – позже университет, лесотехническую академию и горный институт.

Голова и записная книжка профессора распухли настолько, что уже не могли адекватно воспринимать информацию, и Игорь взял тайм-аут на пару дней для обработки и систематизации полученных сведений.

В качестве пилотного проекта в израильскую хамаму он выбрал проект кафедры гидравлики политеха. Суть проекта была в следующем. Во многих видах техники используются гидравлические и пневматические цилиндры. Внутри эти цилиндры шлифуются до зеркального блеска, что представляет собой довольно трудоемкую и дорогостоящую операцию. Доцент кафедры Василий Иннокентьевич Гвоздев разработал способ покрытия внутренней необработанной поверхности цилиндров полимером, обеспечивающим качество, аналогичное шлифованным металлическим покрытиям. Гвоздев оказался невысоким, сухощавым, весьма пожилым человеком, старым питерским коммунистом и бывшим балтийским военным моряком. Он охотно согласился на предложенные профессором условия.

Игорь вернулся в Израиль и доложил Меиру о своих изысканиях и сделанном выборе. В качестве «материнской хамамы» нарисовалась теплица в Сореке по соседству с израильским исследовательским ядерным реактором. Возглавлял теплицу другой отставной военный моряк – Пинхас (Пиня) Хен, правда, не балтийский, а средиземноморский. Меир также договорился о встрече с одним американским евреем, проживающим в Иерусалиме, который был готов рассмотреть вопрос о внесении 50 тысяч долларов вдобавок к государственной субсидии. Американца звали Стэнли Азимов, и жил он в тихом иерусалимском районе, на узкой живописной улице, в очаровательном особнячке из иерусалимского камня с чисто иерусалимской архитектурой.

Когда при встрече профессор спросил его, не имеет ли он какого-либо отношения к Айзеку Азимову, американец скромно ответил:

– Я его младший брат!

Стэнли родился в США, русского языка не знал, и было видно, что он не очень-то хочет распространяться о своем родстве. После детальных пояснений профессора он достал чековую книжку и тут же выписал чек на половину суммы. Меир с Игорем чуть ли не вприпрыжку кинулись к машине, стоящей довольно далеко от дома Азимова. Дальше уже всё было делом техники: они получили из Петербурга необходимые документы, оформили все формальности в Израиле, и Игорь приступил к формированию команды. По принятой израильской практике в команде должен был быть «мовиль» – некий бизнес-наставник. Как правило, в этой роли выступали «синекурные» израильтяне, теоретически имеющие некоторые знания и опыт в организации и продвижении коммерческой части проекта. Игорь нашел на роль мовиля молодого москвича Бориса Лисянского, приехавшего в Израиль в юном возрасте и окончившего Иерусалимский Еврейский университет по экономической специальности. Старый и малый очень сдружились, проработали вместе более десяти лет и после сохраняли тесные отношения. Другого ценного специалиста-химика – Вадима Бергера, выпускника Ленинградского химико-технологического института – Игорь нашел по объявлению в газете, выбор оказался очень удачным, и они проработали вместе семь лет.

После десяти лет каждодневной борьбы и неопределенности наступила новая, «спокойная» эра – на некоторое время, по крайней мере, – в израильской жизни профессора. Он каждый день посещал работу, имел нормированный рабочий день, страховку, регулярно выплачиваемую приличную зарплату, твердую крышу над головой на работе и… новенький компьютер. От дома Игоря до Сорека было километров шестьдесят пять, а стоимость бензина в Израиле была и есть очень высокая. Игорь продал свой «Форд», а сын отдал ему свою дизельную «Ситроен-Ксару». Живя на «контролируемых» территориях (в мировой прессе они называются «оккупированные территории»), профессор имел возможность покупать у арабов дизельное топливо несколько дешевле, чем в