Шрифт:
Закладка:
– Адам! Ты где?
Ринулся осматривать каждую комнату. Сначала гостиную (к моему изумлению, там был порядок), затем ванную (там тоже), а последнюю комнату, спальню, я открыл не сразу. Дверь уже была чуть приоткрыта, и оттуда тонким оранжевым лучом в коридор разливался тусклый свет.
– Адам?.. Ты там?
Я толкнул дверь и увидел то, чего не стоило.
Мой лучший друг еле покачивался из стороны в сторону, подвешенный посередине комнаты. На письменном столе царил полнейший беспорядок, а на стене над кроватью почерком безумца огромными черными буквами было начертано: «Вот в чем разница между сильным и слабым характерами»[45].
Глава двенадцатая
Катарсис
Я очнулся в том же самом месте, где не было ничего, кроме темноты. «Что?..» Сначала я ничего не понимал, но стоило вспомнить знакомый антураж, как тут же все струны моих нервов словно разом вырвали увесистой пятерней.
«Как я сюда попал?! Я не хочу тут быть! Выпустите меня! Ау, Черныш, выпусти!»
От безвыходности я начал сновать туда-сюда, как обезумевший. Каждые шага три бился лбом о твердую мглу. И с каждым ударом эта самая мгла казалась всё более и более вязкой: она будто бы высасывала из меня всю жизненную силу, покуда я соприкасался с ней. Бесполезно. Только тупая боль – и ничего более. В конце концов, устав, я сел на пол и стал думать, что вообще произошло.
«Я пришел к Адаму домой и увидел его труп, висящий в спальне. Судя по всему, упал в обморок. Иначе нельзя объяснить мое нахождение здесь. Но я вовсе не хочу здесь быть!»
Внезапно я переместился в обширную комнату под ярко мерцавшим звездами небесным куполом, большим деревом и изящным роялем.
На нем снова играет Адам, и его мелодия довольно мрачная. С полминуты я сижу в оцепенении и пялюсь в одну точку – в спину своему умершему другу. Я не знаю, что мне испытывать. Глаза вытаращены, желудок подступил к горлу – и мне хочется блевать, точно как в день смерти Кристофера Фоксуэлла.
– Привет, Рэй. – Он подходит ко мне и приседает на корточки. Неизбывная ласковая улыбка, расплескавшаяся на его лице, побуждает меня заплакать. – Музыка сегодня не очень романтичная. Похоже, твои дела не очень.
Я качаю головой.
– Какого… Нет… Тебя больше нет!
– М-да. – Адам вздыхает. – Когда теряешь то, за что так долго держался, жизнь становится такой пустой. Тебе ли не знать, а? Вспомни те три года, которые ты провел как в бреду. Первое время у тебя чуть ли не жесткая депрессия была. Постепенно ты начал излечиваться, но… стать обратно полностью нормальным тебе помог тот, кого ты сейчас проклинаешь. Понимаешь, о ком я?
– Как ты говоришь, почему, ч-что…
– От шока после смерти друга уже и позабыл, что я отражение твоего сознания?
«Так, надо успокоиться. Рэй, пожалуйста, успокойся, сейчас же!»
– О. Ты приходишь в себя. Здорово.
– Почему он умер? – бубню я себе под нос. – Что сподвигло на такое? Зря его оставили под домашним арестом, надо было в участок до суда!
– Он умер, потому что оказался слаб и не смог выдержать весь напор стресса, не смог смириться с тем, во что превратилась его жизнь. Ты тут не виноват.
– Да, но что, если… если бы я попытался вызвать ему психолога или еще что-нибудь сделать? После того разговора. – Я бью себя по лбу. – Вот же я дурак! Невозможно же, чтобы человек, который день назад размышлял о самоубийстве, на следующее утро будто бы забыл обо всём. Это мой просчет…
– Он делал это ради тебя. И о суициде он явно думал еще со дня перестрелки в лесу. Наверняка хотел повеситься еще в больнице, но ты убедил его потерпеть до тех пор, пока не посадишь Ратрина.
– Я виноват в его смерти. Ты был прав. Я тупо проигнорировал твои слова, жалел себя и слепо верил, что всё и вправду наладилось. Бездействовал. Вот к чему это привело.
Мне становится еще хуже. Я прижимаю колени к груди и свешиваю голову, потерявшись в дебрях собственных мыслей.
– Эх. – Адам присаживается рядом со мной и заговаривает как будто бы на совершенно другую тему: – Люди видят этот мир в красках благодаря способности чувствовать. Но представь: дать слово рассудку и исключить эмоции. Так глядишь на всё вокруг совершенно по-иному. Всё кажется таким пустым и бессмысленным. Депрессия способствует такому видению. Ведь люди с ней просто-напросто ничего не чувствуют, ибо эта болезнь – следствие эмоционального выгорания в результате плеяды личных проблем. Именно эти люди видят мир таким, какой он есть на самом деле. Хе, а действительно ли больные они?
– Только не смей говорить, что и эти мысли принадлежат мне…
– Не забывай, кто я…
– Я так не считаю! – ору я. – Мир прекрасен таким, какой он есть. Это видение всегда было моим. И никогда оно не менялось.
– Я не буду напоминать тебе про те три года, когда твое видение было другим. – Адам поднимается с пола. – Хватит отрицать истину, Рэй.
– Да иди ты к черту! Какого ты вообще постоянно такой добрый и спокойный?
– Я просто соответствую твоим прихотям. – Адам протягивает мне руку, оказывая помощь.
– Да если бы ты соответствовал, то был бы жив в реальности, а не здесь!
– Но ведь ты хотел, чтобы я всегда был в хорошем настроении и добр к тебе. Это твое желание. Ну же, вставай.
Не выдержав таких изречений, я неуклюже встаю и с воплем отбегаю от Адама.
– Черныш, забери меня отсюда, пожалуйста! Забери! Я не хочу тут быть!
Ответа не следует. Тогда я падаю на колени и с маниакальной злобой начинаю биться лбом о пол, хныча и бормоча под нос: «Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу!» Багровая лужа всё больше разливается передо мной, с трудом верится, что она – из меня. Боль пронзает тело, будто я множество раз падал с крыши многоэтажного дома, но не дает отключиться. В глубине себя я молю о спасении.
– Да уж, Рэй. Тучи сгущаются. А ведь их никогда тут не было.
Адам возвышается надо мной, взирая вверх. Впервые губы его перестают держать улыбку. Я замираю и тоже закидываю голову. Действительно, всё небо завалено тяжелыми пепельно-свинцовыми облаками, как в тот самый день в больнице. Только почему-то еще и с оттенком бордового.
– Неужели тебе здесь и вправду не нравится, Рэй? Этот мир же может воссоздать всё, что только пожелаешь. Тут ты можешь быть счастлив.
– Зачем
