Он не стал доказывать, что Сина могла и ошибиться или что-то перепутать. Триан прекрасно знал, что киборг номер 1 в таких вопросах не ошибается. Капсула действительно была… И она отправилась в космос.

Вопрос лишь в том, почему. Существо активировать ее не могло – мозгов бы не хватило. Возможно, она стартовала сама, когда из-за взрыва произошел некий компьютерный сбой, даже при том, что Сина таких сбоев не заметила.

Ну и было еще объяснение, которое пугало Альду больше всего. Настолько, что она даже не могла произнести его вслух. Да и смысла не было, Триан, конечно же, все понял.

Но он даже на это отреагировал спокойней, чем она, и Альде оставалось лишь поразиться его выдержке. Он сказал то, что она не сумела:

– Да, это мог быть он. Но если так, он пока не хочет ни с кем связываться, и… Если это он, я просто надеюсь, что теперь, со второй попытки, он сможет получить ту жизнь, которой заслуживает. И мы с тобой тоже.

Альда почувствовала, как напряжение наконец отступает. Она расслабилась, откинулась назад, позволяя Триану поддерживать и ее, и свой вес.

Мелькнула забавная мысль… Портить мелодию Феронии голосом не хотелось, Альда просто передала ее напрямую в сознание Триана, почувствовала, что его это тоже веселит.

Всего несколько лет назад она выпустилась из академии – и получила лицензию на убийство людей. А сегодня она сама себе подарила лицензию на счастливую, пусть и не самую спокойную жизнь, и это достижение нравилось ей куда больше.

* * *

СКОРО ...

СЕРИЯ «СЕКТОР ФОБОС»

Книга 1

Астрофобия

Часть 1. Экспедиция Нерии-Рузанова

– Вы убили сто одиннадцать человек. Можете ли вы хоть что-то сказать в свое оправдание?

– Я планировал убить сто пять, но увлекся, да и цифра понравилась.

Понимаю, я себе такими ответами не помогаю. Но мне уже ничто не поможет, а смотреть, как судью перекашивает от моих слов, занятно и даже забавно. На мою судьбу это никак не повлияет, смертный приговор мне полагается в любом случае.

Их лет двадцать назад вернули в судебную систему, смертные приговоры эти. Практиковали достаточно редко и за очень узкий перечень преступлений. Все равно находились толпы активистов, доказывавших, что это негуманно и даже худшим порождениям рода человеческого нужно давать шанс. Так что при каждом суде с потенциальным смертным приговором у стен собирались протестующие, как правило юные, фотогеничные, не особо обремененные мозгами, зато выносливые и способные орать до двадцати четырех часов в сутки.

Но в день моего приговора у здания суда никого не было, да оно и понятно. Я не просто преступник, я легенда, но легенда темная. С такой свяжешься – и не докажешь уже никому, что ты воин света на стороне добра. На само упоминание моего имени принято хмуриться, реакция по умолчанию любого порядочного гражданина. Точнее, моего прозвища, мое имя мало кто помнит, журналисты постарались.

Так что в суде я вполне мог себе позволить что угодно, моя судьба была предрешена задолго до того, как началась эта постановка на тему современного правосудия. Возможно, от меня ждали попыток оправдаться или давления на жалость, но мне было лень.

Они все равно не поймут. Недостаток легендарного образа в том, что он уже устоялся, и толпа не любит его отпускать – как любимую игрушку, без которой младенцу не заснуть. Мне положено быть не человеком даже, а монстром, который жрет невинных и запивает кровью праведников. Зловеще хохоча при этом, естественно. Кстати, жрать и хохотать одновременно – та еще задача, но мы, монстры, справляемся.

И разве такое существо, нарисованное журналистами и принятое толпой, имеет право говорить о том, что даже серийные убийцы не всегда убивают из удовольствия? Чаще всего – да. Но иногда – потому что так нужно, потому что кто-то должен сделать, и хреново, что эта участь выпала тебе, однако жаловаться некому, и ты просто делаешь.

Судья не готов был слушать точно так же, как я не готов был говорить. В его крошечных глазках с первого заседания плескалась искренняя ненависть того, что отчаянно хочет казаться хорошим человеком, но рядом с такими, как я, разом ощущает свои пороки очень уж горячо и остро. Наказывая меня, он отпускает пару-тройку грехов себе, по-другому обычно никак.

А может, он был знаком с тем федеральным судьей, которого я убил. Это тоже вариант.

В любом случае, мой смертный приговор он произносит с нескрываемым удовольствием. Он ждет реакции – я вздрогну? Я заплачу? Я посмотрю на него в наивном шоке того, кто надеялся выжить?

Однако я продолжаю разглядывать его как груду компоста в шапочке. Интересно, кто сделал форму федеральных судий настолько дебильной? Наверняка тот, чьего родственника тоже приговорили к расстрелу. Отомстил, как мог. Вот о чем я думаю, пока судья рассказывает мне, что от моей никчемной жизни осталось всего восемь дней.

Он это замечает, не совсем же дурак.

– Ваши жертвы наконец получат отмщение, которого заслуживают! – Он делает очередную попытку полить меня пафосом. Презрение, которое он щедро закладывает в обращение на «вы», должно подчеркнуть, насколько он лучше меня. – Вам неведомо милосердие!

Мне надоел этот цирк, пора его сворачивать, и я показательно удивляюсь:

– Почему же? Ведомо. За время наших не слишком приятных встреч у меня было не меньше десяти шансов тебя убить. Но я действительно не хочу портить цифру сто одиннадцать.

Он поперхнулся воздухом, побледнел. Попытался рассмеяться, но получилось больше похоже на кашель. В конце концов судья осознал, что показное благородство сохранить не получится, и визгливо потребовал увести меня прочь.

Вот таким был финал моей истории, осталось лишь послесловие – эти восемь дней в камере и последующая казнь. Расстрел. Чаще назначают инъекцию, кстати, но со мной решили не рисковать – они и сами не знают, какой яд меня возьмет, а какой – нет.

Между прочим, я сказал судье правду. Я действительно мог бы его убить. После задержания меня пытались разоружить, как могли, но очень сложно найти оружие, спрятанное под кожей. В тюремные охранники гениев не берут… Точнее, не так. Гении сами не идут работать тюремными охранниками, есть занятия поинтересней. Ну а те, кто все-таки устроился на такую должность, искренне верят машинам. Они считают, что если сканер ничего не нашел, то ничего и нет. Им и в голову не приходит, что кто-то может использовать