— Намъ надо чаще кататься, — сказала она: — мы съ тобой, Боря, очень много сидимъ…

— Да, тетя, особенно вы; я-то еще въ гимназію ѣзжу…

— А отчего ты не бываешь у Теляниныхъ?

Борисъ помолчалъ.

— Да оттого, тетя, — началъ онъ: — что мнѣ дома хорошо, меня никуда не тянетъ…

— Такъ-таки никуда? — повторила она, бросивъ на него быстрый и ласкающій взглядъ.

— Никуда, — отвѣтилъ Борисъ, и обратился къ ней всѣмъ лицомъ. Щеки его горѣли; онъ молча глядѣлъ на нее съ затаеннымъ трепетомъ. Возжи выпали у него изъ рукъ; Савраска своротила въ сторону и чуть не стукнулась о фонарный столбъ.

— Боря, — вдругъ вскрикнула Софья Николаевна: — что-жь ты не правишь?

Боря встрепенулся и дернулъ лошадь.

— Простите, тетя, — проговорилъ онъ: — я засмотрѣлся…

— На кого?

— На васъ… — вырвалось у него. Боря испугался. Онъ никакъ не ожидалъ, что отвѣтитъ этими словами.

Но вопросъ былъ такъ простъ, и такъ глубоко былъ онъ поглощенъ красотой своей тети, что истина сказалась…

Прошла минута молчанія.

— На меня? — промолвила Софья Николаевна. — Такъ мнѣ съ тобой ѣздить нельзя, голубчикъ… ты меня непремѣнно вывалишь.

И она громко засмѣялась.

Борису было и неловко, и хорошо. Онъ смутился сначала; но смѣхъ Софьи Николаевны привелъ его въ небывалое настроеніе. Ему захотѣлось говорить, говорить про то, какъ онъ ее любитъ.

— Поѣдемъ по набережной, — сказала она. — Что ты задумался?… Да полно на меня глядѣть! — И она опять разсмѣялась.

Борису сдѣлалось больно. Въ смѣхѣ Софьи Николаевны онъ слышалъ равнодушный приговор…

Молча ударилъ онъ лошадь; Савраска побѣжала крупной рысью. Сани выѣхали на набережную. Тамъ дулъ довольно сильный вѣтеръ. Морозная пыль искрилась въ глазахъ. Отъ быстрой ѣзды и вѣтра лицо горѣло, грудь дышала порывисто. Борисъ ни разу не взглянулъ на тетку. Она сидѣла прямо, подставивъ лицо вѣтру; глаза ея все больше и больше разгорались и пронизывали даль…

— Домой? — спросилъ Борисъ, доѣхавъ до угловой башни, при поворотѣ на площадь.

— Нѣтъ, Боря, проѣзжай еще разъ по набережной… славная ночь…

— Дуетъ, тетя, не простудитесь!..

— Ахъ, полно…

Савраска сдѣлала еще два конца по набережной. Вѣтеръ крѣпчалъ и гудѣлъ, поднималась вьюга. Мелкій и острый снѣгъ лѣпилъ глаза, холодъ рѣзкій и пронзительный забирался подъ шубы… Борисъ погонялъ Савраску и сжимался отъ холоду.

— Озябли, тетя? — спросилъ онъ.

— Нѣтъ, нисколько, — весело отвѣчала Софья Николаевна.

Вернулись домой. Софья Николаевна пришла на верхъ въ салопѣ. Борисъ остановилъ ее у лѣстницы.

— Прощайте, тетя, — проговорилъ онъ.

— Ты развѣ не придешь ко мнѣ?

— Спать хочется, — отвѣтилъ Борисъ, не глядя на тетку.

— Да что ты какой? Ты точно на меня разсердился?… — И Софья Николаевна взяла его за обѣ руки — Да взгляни же на меня!… Что это: стоишь, точно къ смерти приговоренный. Дорогой возжи растерялъ… такъ на меня заглядѣлся… а теперь смотрѣть не хочетъ…

Борисъ поднялъ голову.

— Какія у васъ руки холодныя, тетя, — проговорилъ онъ: — вы продрогли?

— Немножко… да это не бѣда; а ты-то вотъ за что на меня разсердился?… Ты, Борисъ, нѣтъ-нѣтъ, да и пошелъ хандрить; я вѣдь все замѣчаю… ты не смѣешь хандрить, слышишь? — сказала она, пригрозивъ ему пальцемъ — ты мнѣ долженъ все сказать, что у тебя тамъ, внутри происходитъ… Вотъ теперь вакація… мы читать буде, мъ меньше — станемъ больше говорить… Вѣдь ты прекрасный… ты знаешь-ли это?… А это нехорошо… у меня душа на распашку съ тобой..

— А вы развѣ не видите, тетя, что у меня на душѣ? — сказалъ Бориеъ, смотря прямо ей въ глаза.

— Я еще не заглядывала, — отвѣтила она.

— Я въ самомъ дѣлѣ скрытенъ, — замѣтилъ Борисъ, точно про себя: — вы меня исправите, тетя… — Онъ поцѣловалъ ея руку. — Прощайте, голубyшка…

— Ну, прощай… Завтра приходи чай пить ко мнѣ. Софья Николаевна нагнулась и поцѣловала его въ лобъ.

Ея лицо еще не согрѣлось. Зимней свѣжестью вѣяло отъ нея…

Она начала подниматься. Борисъ смотрѣлъ вверхъ, и еще разъ они улыбнулись другъ другу.

«Что я отъ нея скрываю? — подумалъ Борисъ, входя въ свою спальню. — Что могу я ей сказать? Развѣ она не видитъ?…»

Ему припомнился ея смѣхъ, ея взгляды, ласкающіе звуки ея голоса. «Неужели она смѣется надо мною, какъ надъ глупымъ, сквернымъ мальчишкой?…»

И опять прежняя буря поднялась въ сердцѣ… Опять Борисъ запутался въ тучѣ вопросовъ, опять онъ задыхался въ знойномъ воздухѣ страсти.

«Чего-же тебѣ надо?» шепталъ ему какой-то голосъ… «Развѣ она не возлѣ тебя, развѣ ты не можешь ежеминутно любоваться ею, говорить про свою любовь, развѣ она запрещала тебѣ любить?… Не волнуйся и будь счастливъ… Ты любишь и тебѣ можно любить…»

Не скоро заснулъ Борисъ, и ему снилось, что онъ катается съ нею по необозримой снѣжной равнинѣ… ему холодно, но онъ чувствуетъ на щекѣ ея жаркое дыханьt… и черные глаза блещутъ… и смотрятъ па него такъ сладко, сладко…

XXVI

Борисъ проснулся позднѣе обыкновеннаго.

Въ тѣ дни, когда не было классовъ, онъ всегда пилъ по утрамъ чай въ комнатѣ Софьи Николаевны.

Пробило половина десятаго. Борисъ пошелъ наверхъ и встрѣтилъ на площадкѣ Аннушку.

— Что, тетенька? — спросилъ онъ.

— Одѣлись… да имъ что-то не можется… Ночью дурно почивали…

Борисъ отворилъ дверь, Софья Николаевна сидѣла закутавшись въ мѣховую мантилью.

— Что съ вами, тетя? — проговорилъ онъ встревоженнымъ голосомъ, беря ее за руку…

— Ничего, Борисъ, а что?

— Да у васъ жаръ, посмотрите, глаза красные, руки какъ огонь… это вы вчера, тетя, простудилcя… И ночь дурно почивали?

Онъ глядѣлъ на нее съ такимъ учаясіемъ, что она пожала ему руку…

— Да, я дурно спала, — промолвила она… — голова у меня не свѣжа… да это ничего.

— Вы бы лучше легли, тётя… напились-бы чего-нибудь теплаго…

— Что ты, Борисъ… съ утра… этакъ разваляешься, а я вотъ съ тобой чаю напьюсь.

Явилась Маша.

— Здравствуй, Борисъ, — сказала она, цѣлуя брата. Тетя нездорова, за докторомъ надо… Тетя, лягьте… — Она подошла къ дивану и стала на колѣна передъ Соьфей Николаевной… — Борисъ, пошли за докторомъ.

— Полноте, дѣти, — промолвила она, — давайте лучше пить чай.

Она встала и подошла къ чайному столику. Маша и Борисъ сѣли на диванъ. Борисъ все глядѣлъ на тетку Щеки Софьи Николаевны горѣли. Въ глазахъ ея свѣтился лихорадочный блескъ. Видно было, что ей очень не можется. Волосы въ безпорядкѣ падали на лобъ. Въ рукахъ чувствовалась чуть замѣтная дрожь. Она начала наливать чай, выпила чашку, ей стало очень жарко; она сняла мантилью, вернулась опять на прежнее мѣсто и прилегла.

— Нѣтъ, тетя,