на кухне отца на следующий день после её возвращения из командировки. В разговоре со мной сестра намекала, что теперь у меня есть шанс встретить другого мужчину, от которого наконец-то получится родить. Но я и слышать ничего не хотела. Тогда мы немного повздорили… Наверное, она до сих пор жалеет об этом, понимая, что больше не видела меня живой. Я тоже. Понимаю, что Лена не хотела меня обидеть, и мне ужасно представлять, что всю оставшуюся жизнь сестра будет страдать от чувства вины передо мной, зная, что не сможет попросить прощения лично.

Двадцать второго января в шесть — пятьдесят девять я уже не сплю. Лёжа с закрытыми глазами, я терпеливо выжидаю, машинально отмечая каждое ожидаемоесобытие. Простынь подо мной сложена в аккуратный квадрат, готовый к тому, чтобы его забрали.

Вот включился свет. Скрип тележки за дверью. Шаркающие шаги. Вот они остановились. Пауза — после чего дверь открылась и снова закрылась. Приближение стонов, хрипов, знакомоезвяканье…

«Ты понимаешь, что это неправильно — но остановиться уже не можешь».

Тим, я понимаю тебя. Но если бы ты увидел меня сейчас, ты бы понял тоже: у меня нет выбора. Нет больше правильного и неправильного. Лишь действие и бездействие.

С закрытыми глазами я лежу и терплю. Прикосновение холодных рук не нравится ни мне, ни ребёнку. Чувствуя моё волнение от предстоящих действий, он беспокойно шевелится. Мысленно я вновь пытаюсь успокоить его — так же, как делала в прошедшие дни, и особенно, накануне вечером, — объясняя, что нам нужно попробовать выбраться. При этом я ненавидела саму себя. Что, если с ним что-то случится, а я даже думать об этом себе запрещаю, потому что иначе ни на что не решусь?

«Потерпи, моя крошка».

Я едва сдерживаю дрожь, когда обреченная прикасается к моему животу. Но ребёнок, не умея притворяться, вздрагивая всем телом, выражает этим чувства за нас двоих.

Руки, холодные, как лёд, продолжали безжалостно меня ощупывать. Кажется, сейчас это не Виолетта. Нина. У неё имеется характерное покашливание.

Какая, впрочем, разница?

Когда осмотр закончился, я, прислушиваясь, стала ждать, когда узница сложит все инструменты и покатит тележку к выходу. Наконец, стоны и кашель надо мной стихли, начав отдаляться вместе с шаркающим звуком шагов и характерным скрипом.

Пора.

Нервы были напряжены до предела. Чувствуя, как горло сдавливает от страха, я медленно открыла глаза.

Взору предстала спина в белом халате, собранные в пучок седые волосы и белый чепчик. Странной, неестественной походкой женщина двигалась к выходу так, словно приросла к полу. Её спина извивалась. В угловатых резких движениях было нечто жуткое. Так люди не ходят…

Взяв сложенную простынь, я тихо встала, бесшумно пошла за Ниной. Как давно я этого не делала — а ведь всё просто. Встать у неё за спиной и идти следом.

Дыхание моё замерло, когда я перешагнула порог камеры. Ладони мои плотно прижимали к носу и рту слоеный квадрат белой ткани. Миг — и вот я снаружи.

Я видела это место раньше (если точнее, пять месяцев назад), но никогда не исследовала полностью. Широкий коридор, похожий на те, что были в нашей больнице от НИИ, кафель, холодный свет ламп, некоторые из которых не горели, из-за чего создавалось ощущение полутьмы. Повсюду виднелись двери, сбоку от которых располагались видеоэкраны и кнопочные панели. Несмотря на то, что место точно не являлось заброшенным — именно таким оно почему-то и казалось.

Сзади раздался уже шесть месяцев знакомый мне характерный звук закрытия двери в палату. Я вздрогнула. Что он скажет, узнав, что я опять выскочила?

Мне стало жарко. Держась левой рукой за живот, я следовала за Ниной — точнее, так когда-то её звали. Та, толкая перед собой тележку, медленно, в силу походки, двигалась к двери следующей палаты, крайней от меня. Именно там находилась женщина, крики которой мучили меня уже два месяца. В последнее время они стали более редкими. Это вызывало во мне двойственные чувства: с одной стороны, облегчение, так как слышать их было невыносимо больно и страшно. С другой — усиливающееся ощущение безысходности, которое, всё сильнее исходило от неё, просачиваясь через стену. Вряд ли её стали калечить меньше. Просто она, как и я, привыкает к кошмару, понимая, что из него не выбраться.

Спина в белом халате, вильнув подобно змее, в последний раз, остановилась у двери, скрывая от моего взора видеоэкран — так что пленницу на нём я разглядеть не могла. Временами я представляла, как она выглядит. Возраста примерно того же, что я (плюс-минус три года), худая фигура, бледная, в синяках кожа, спутанные тёмно-русые волосы и лихорадочно блестящие глаза. Как она попала сюда? Была похищена против воли, перед этим так же, как я, доверившись психопату, который искусно разыграл жертву обстоятельств, а на деле оказался монстром? Но в любом случае, я понимала: в отличие от меня, особых условий у неё нет.

Если только этот урод не решит задействовать её в следующем проекте…

«Наукой изучено, что дети, зачатые естественным путём и с помощью экстракорпорального оплодотворения, различаются по множеству факторов, незаметных для обычных людей, но совершенно очевидны учёным. Следовательно, те и другие по-разному переносят воздействие вредных факторов на системы организма. Я буду первым в истории человечества, изучившим это настолько глобально. Но пока что не это главное. Сейчас у меня другая цель и другая работа. Твой плод — мой первый образец in vivo. Если наш с тобой пробный эксперимент будет удачным, я увеличу количество испытуемых, которые будут оплодотворены уже двумя способами».

Иногда он говорил медленно, плавно и вдумчиво — а иногда жестко, как будто отрезал.

«Мне жаль, что ты не можешь понять, настолько важна для меня, Катя. Наш союз был продиктован самой Вселенной… Я лишь надеюсь — однажды ты это поймёшь».

Множество несчастных, искалеченных матерей и детей…

Как в первый раз, когда я это услышала, к горлу подступила тошнота.

Чёртов псих…

Дверь тихо отъехала в сторону. Вместе с этим я быстро отпрыгнула влево, за стену, подавив импульсивное желание ворваться в палату, сбить с ног Нину, схватить томившуюся там пленницу и бежать вместе с ней на выход. Но так было нельзя. Во-первых, я сама не знала, где он. А во-вторых, несмотря на мои подозрения, все факты указывали на то, что эта женщина — не очередной образец-инкубатор. В случае, если нас поймают, ей придётся совсем несладко, в отличие от меня из-за моего «королевского» положения. Тем более я вряд ли успею выскользнуть