Шрифт:
Закладка:
Et voila! Да, конечно, в Горловке и Юзовке жили писатели второго эшелона советской литературы. Несколько лет жил и работал в Горловке и Сталино химик Василий Гроссман. Он даже написал роман на местную тему — «Степан Кольчугин». Говорят, что он даже пользуется до сих пор успехом у местных краеведов.
Безусловно, нельзя не заметить приезда в Макеевку в 1935 году писателя Александра Бека. На Макеевском метзаводе ему выделили каморку прямо возле доменного цеха. В этой каморке Александр Альфредович, основатель советской школы «нон-фикшн», слушал рассказы старых рабочих о том, как и что было в иные времена на Донбассе. Что-то вошло в собрание сочинений писателя, что-то пропало втуне, а жаль…
Но, как бы то ни было, именно замечанием о Беке, который тогда служил «беседчиком» в горьковской редакции «Истории фабрик и заводов», мне хотелось бы и завершить рассказ о не случившейся любви больших писателей и Донбасса/Донецка. Может, просто еще время не настало?
Письма Новороссии: «Аэлита»
27 декабря 1935 года, Макеевка.
Сталинская область, УССР
Дорогой Борис Абрамович, а я ведь недооценил тебя, твой зоркий взгляд и умение совсем по Маяковскому найти в руде драгоценный камень.
Я ведь давеча утверждал в беседе со стахановцами, что им осталось только найти нишу для культурной жизни Донбасса и вся их прежде запутанная, утомительная, однообразная жизнь потечет совсем иным — широким, светлым руслом…
Мне в ответ называли имена, я их плохо помнил, говорят, дескать, вот есть у нас не то Павел, не то Петр по фамилии, не то Безлошадный, не то Беспощадный. Увы, утомленный десятками сотнями часов бесед, сотнями, тысячами имен и фамилий, я точно не могу назвать тебе местную знаменитость. Впрочем, ты как постоянный ездок в Сталино, возможно знаешь его и без меня. На всякий случай уточню.
Но я говорил о том, что недооценил тебя. И эта мысль связана хоть и с поэзией, хоть и с Донбассом, с поэзией донецкой, но иного свойства. И тут ты попал в точку, прислав мне бандеролью «Литературный Донбасс», последнюю книжку года. Да знаешь ли ты, Боренька, что за чудо ты мне прислал? Право, я теряюсь в догадках, было ли у тебя намерение обратить мое внимание на автора, поразившего воображение твоего бедного «беседчика»? Возможно, я бы на стал обращать внимания на довольно длинное стихотворение с романтическим названием «Аэлита», но что-то тайное толкнуло меня — «прочти». Что ж, я уезжаю из Донбасса праздновать Новый, 1936 год с особым настроением.
Мой сарай (для посвященных — «кабинет мемуаров», а то!) в приятной близости к домнам Макзавода, который я арендовал в надежде побольше народу трудового опросить без трудностей и официальных формальностей для них, отныне для меня место, где я открыл для себя, кроме многих и многих замечательных рабочих судеб, также имя Павла Шадура, поэта вот уж поистине милостию божией. Мне он представляется молодым человеком, лет до 25–26, оптимистичного склада с крепкой отметиной простого народного юмора. С такими поэтами, как он, поспорит земля Донбасская с любой другой русской землицей, охочей до песен. Лишь бы в чиновники не определили его местные товарищи по доброте душевной и излишнему рвению-старанию, не засунули бы в различные президиумы, наградив зловещей для литератора надобностью заведовать каким-нибудь складом или букинистическим магазином. Надо ли говорить, что яркой личности гореть — воздух надобен!
Не могу удержаться и вместе с сердечными поздравлениями с Новым годом, пожеланиями всяческих успехов посылаю, переписав каллиграфически, шадурову «Аэлиту». Раздели со мной сладкое чувство любования этой изящной и умненькой вещицей.
Твой А. Б.
Аэлита Это детство
Вот вползает в сени
Страшный и оборванный монах.
Гулко вносят воду по ступеням
Водовозы в ледяных штанах.
Водовозки в бороде сосулек.
В длинных блюдах стынет холодец.
И над детством, на огромном стуле, —
Половина бога — мой отец!
Оглянуться: нагорают свечи.
Молятся, считают деньги вслух,
Мечутся, сгибая низко плечи,
десять перепуганных старух.
Мир стоит огромный, без начал.
— Детский мир.
Одно окно и дверь.
Темной ночью мать меня качала,
На полу стерег косматый зверь!
Но потом я стал богат и знатен:
На картинках небо дальних стран,
Заросли на стеклах, степь в кровати,
В кадке Ледовитый океан!
И носил меня белокопытный
Конь мой над землею без узды,
И тогда я встретил Аэлиту,
Девушку с затерянной звезды.
Там сады цвели.
Ходила с лейкой
Девушка по белому песку.
Там мальчишки запускали змейку, и держали сахар —
По куску!
Там плакучие склонялись низко ивы,
Две луны садились за кусты.
И была та девушка красивой,
Как сиянье сумрачной звезды!
И она сказала:
Нехороший
У тебя и мир, и океан!
Колонисты мучат краснокожих
Храбрых и последних могикан.
Кто богат, тому дают на ужин
Пироги и яблочный компот.
Посмотри!
— За окнами на стуже
Маленькая девочка поет.
Что ей вынесут!?
Сухую корку хлеба!
Равнодушный и холодный взгляд!
Разве ей дадут большое небо!?
Голубое море? Виноград?
Никогда!
Она уснет на плитах,
На холодных плитах у дверей!
Только в детском мире Аэлиты
Виноград и море для детей… Ты права!
Нас тоже не жалеют!
Склянками покрыта вся земля,
И гуляют дуры по аллеям,
Там, где мы должны были гулять!
Нас секут и говорят:
Молчите!
Умывают ледяной водой.
К нам приходит каждый день учитель
С безобразной, рыжей бородой!
И когда звезда была над крышей,
Я сказал:
Прими меня, прошу.
Даже маму тоже ненавижу!
Ненавижу всех! И ухожу!
И ушел.
Земля была облита Звездами.
Светилась по краям.
И стояла близко Аэлита —
Первая любимая моя!
Где меня нашли — в глухом овраге?
Или утопающим в воде?
Но была большая, больше страха,
Горькая обида на людей!
Возвращались,
Женщина орала.
Уходили в сумрак поезда.
Так кончалось детство!
Догорала
В небе недоступная звезда.
Донбасс: сны об архитектуре
За полтора века, прошедших с основания рабочего поселка у стен юзовского завода, в истории населенного пункта, превратившегося из индустриального, но глубоко провинциального местечка Юзовка в крупный промышленный центр Сталино, а затем и в мегаполис Донецк, не было почти поводов говорить об архитектурном своеобразии. Да что там, не было предмета разговора. За исключением нескольких замечательных исключений, которые по известной формуле только подчеркивают правило. И только в последнее десятилетие архитектурная составляющая
