в опасности, боюсь, мне следует быть в курсе. – Лицо Брэдфорда оставалось бесстрастным. – Я не могу отдать тебе твой свиток, даже за последний ключ.

Семья. Это слово впечаталось в сознание Джеймсона, как клеймо. У него было ощущение, что Саймон Джонстон-Джеймсон, виконт Брэдфорд, не склонен бросаться этим словом. «Этот рыжий черт считает долгом чести защищать меня. И он даже готов пожертвовать Вантиджем ради этого».

Для Иена Джеймсон – всего лишь пешка. Для Саймона, очевидно, нет.

Это ничего не меняет. Неважно, верил ли в это сам Джеймсон, но правда заключалась в том, что, даже если слова Брэдфорда действительно что-то значили для него, даже если они что-то изменили, Джеймсон по-прежнему хотел победить.

Он был незаурядным. Он должен быть таким. Другого выбора не дано.

Сделав глубокий вдох, от которого закололо в легких, Джеймсон вернулся к люстре, одну за другой снял пять горящих свечей и поставил их на пол. Затем, не сказав никому ни слова – даже Эйвери, – он проследил за расположением цепи люстры, подпрыгнул и поймал ее руками.

А затем начал карабкаться вверх.

Глава 77

Джеймсон

Цепь хоть и казалась не очень прочной, но выдерживала его вес. Джеймсон, несмотря на напряжение и дрожь в руках, продолжал карабкаться, наплевав на боль, синяки и отбитые бока. Еще несколько футов.

Внизу Саймон Джонстон-Джеймсон, виконт Брэдфорд, по-прежнему хранил его тайну. Четыре слова. Буква «Х».  Слово «еще». Буквы «в» и «а».

Джеймсон добрался до вершины. Последняя шкатулка, серебряная, старинная, искусно сделанная, была прикручена к цепи проволокой. Перенеся вес на левую руку, Джеймсон начал распутывать ее правой. Мышцы начали гореть. Проволока впивалась в кончики пальцев, но Джеймсон не останавливался.

Даже когда его хватка начала ослабевать, даже когда проволока порезала ему пальцы и правая рука стала скользкой от крови, он все равно не сдавался. И наконец отцепил шкатулку.

– Наследница! – Он посмотрел вниз через плечо. – Лови!

Он бросил серебряный сундучок, и Эйвери поймала его.

Со скользкими от крови руками и ноющими мышцами Джеймсон начал спускаться. Он преодолел половину пути – может быть, чуть больше, а потом просто упал. Он приземлился на корточки, боль от удара пронзила тело.

Джеймсон повернулся к Эйвери и забрал у нее шкатулку. Она протянула ему ключ, но прежде чем он успел его взять, Зелла заговорила.

– Мне это понадобится, – сказала герцогиня, но не уточнила, что именно – шкатулка или ключ. Или и то и другое. Шестое чувство подсказывало Джеймсону, что правильный именно последний вариант.

Зелла пересекла комнату и встала вплотную к Эйвери.

– Как вы понимаете, виконт не сумел сторговаться насчет последнего ключа, – сказала Зелла, – но я, в отличие от него, ничем не обременена. – В ее голосе не было слышно торжества – там было что-то другое, более глубокое. – У Брэдфорда нет твоей тайны, Джеймсон. Она у меня. – Герцогиня вытащила из платья сплющенный, сложенный вдвое лист пергамента. – Приношу свои извинения, – сказала она Брэдфорду, – я поменяла свитки по дороге сюда.

Брэдфорд уставился на нее.

– Это невозможно.

Герцогиня пожала плечами.

– Так уж получилось, что я специализируюсь на невозможном.

Ей единственной удалось вломиться в «Милость дьявола», а потом еще и получить в нем членство. Со второй их встречи Джеймсон не сомневался: герцогиня из тех, кто видит вещи, кто играет длинные партии.

Она сама выбирает себе соперников. Джеймсон посмотрел на Зеллу, по-настоящему посмотрел.

– Вы уже прочитали мою тайну?

– Как раз собираюсь, – ответила она, – вслух. Если хочешь избавить от этого свою девушку, то попроси ее отдать мне последний ключ. В противном случае всякая опасность, исходящая от этого запретного знания… Что ж, могу только предположить, что ты захочешь защитить Эйвери.

Джеймсон посмотрел на Эйвери. Он не видел никого и ничего, только ее.

– Отдай ключ Зелле, – тихо попросил он.

Были вещи, которыми он не мог рисковать, даже ради победы.

– У вас три секунды, – предупредила Зелла и начала разворачивать пергамент. – Три…

– Давай же! – потребовал Джеймсон. – Игра больше не имеет значения.

Ложь.

– Два…

– Просто уже сделай это, Наследница.

Эйвери беззвучно произнесла: «Я не могу». Джеймсон и глазом не успел моргнуть, как она бросилась к Зелле и схватила пергамент. Зелла начала бороться. Джеймсон наблюдал, как Эйвери повалила герцогиню на пол.

– Хватит! – раздался громкий голос Рохана.

Зелла замерла, Эйвери нет. Она поднялась на ноги с пергаментом в руке и поднесла его к ближайшей свече.

– Я сказал, хватит! – приказал ей фактотум.

Эйвери не остановилась. Она никогда не уступала. И когда Рохан подошел к ней, от пергамента уже ничего не осталось. Тайна Джеймсона стала пеплом. «Ты даже не взглянула на пергамент, Наследница. Ты не стала его читать. Могла бы, но не стала».

Зелла грациозно поднялась с пола и улыбнулась.

– Поправь меня, если я ошибаюсь, – обратилась она к Рохану, – но по правилам насилие любого рода влечет за собой немедленное исключение из Игры? – Ее взгляд опустился на ключ, который до сих пор был у Эйвери. – И если у исключенного игрока есть ключ, он должен его сдать, не так ли?

В глазах Рохана что-то мелькнуло – не гнев, что-то другое. Он повернулся к Эйвери с фирменной лукавой улыбкой на губах.

– Да, так и есть, – ответил он на вопрос Зеллы.

Глава 78

Грэйсон

Расшифровка дневника Шеффилда Грэйсона заняла всю ночь. Чем дольше Грэйсон работал, тем быстрее продвигался, переписывая текст в свой собственный блокнот в кожаном переплете – такой же, как у его отца. Грэйсон проигнорировал это сходство. Сейчас для него существовали только меняющийся код и его расшифровка.

Вначале Шеффилд Грэйсон использовал этот блокнот в качестве неофициальной бухгалтерской книги, записывая, куда ушли деньги, которые он присвоил в компании. Там не указывались номеров счетов, но даты и местонахождение банка – это уже были следы.

И ФБР охотно ими воспользовалось бы.

Но по мере того как Грэйсон продвигался в своей работе, а даты вверху страниц показывали, что проходят месяцы и годы, тон и содержание записей Шеффилда Грэйсона менялись. Из фиксации противоправных транзакций они превратились в нечто, больше похожее на… исповедь.

Именно это слово то и дело приходило на ум Грэйсону, пока он расшифровывал то, что написал его отец, – вот только это не совсем правильно. Слово «исповедь» подразумевало что-то вроде раскаяния или необходимости облегчить душу. Шеффилд Грэйсон не испытывал ни того, ни другого.

Он был зол.

Похороны Коры состоялись сегодня. Это время траура. Я должен стать опорой для Акации. Без ее матери, которая постоянно