стукнула дверь, когда чья-то жесткая рука рванула его за плечо. Доминиканец встретился глазами с Бениньо.

– В сторону, святой отец! – велел тот. – Нужно отворить кровь.

Но Руджеро не разомкнул рук.

– В сторону с вашими истериками! – прикрикнул врач. – Дайте же мне помочь ей!

Монах отшатнулся, сжимая гудящую голову ладонями, а Бениньо уже раскладывал на столе инструменты, что-то командуя лакеям. Резко запахло каким-то снадобьем, и герцогиня обмякла, задышав ровнее. Бениньо обернулся к доминиканцу.

– Выйдите, отец Руджеро! – безапелляционно приказал он. – Даже духовнику не следует видеть все подряд. Сейчас ее сиятельству безразлично, но после это может ее тяготить. Не усложняйте то, что и так непросто!

Руджеро не спорил. Все еще что-то беззвучно шепча, он двинулся к двери, слыша, как за спиной звякнул металл: врач бросил ланцет в миску. Доминиканец ускорил шаги, почти выбегая из библиотеки. Напоследок ему почудилось, что тот самый портрет сумрачно и укоряюще смотрит ему в спину.

* * *

Полковник стоял на террасе, рассеянно глядя вдаль. На кампаниле Святого Марка недавно отбили час ночи.

Позади послышались шелестящие шаги.

– Отец Руджеро, – не оборачиваясь, констатировал кондотьер. – Что там?

– Бениньо колдует вовсю, – отозвался доминиканец, приближаясь к парапету и тяжело опираясь на него. Орсо нахмурился, но промолчал. Несколько минут протекли в обессиленной тишине, затем монах сухо заметил:

– Не самый мудрый поступок, полковник, обрушить на ее сиятельство столько потрясений за один рассказ.

На шее военного вздрогнуло сухожилие: он понял упрек.

– Возможно, – глухо ответил он, – но после провала в Кампано я думал, что должен хоть чем-то…

– Не оправдывайтесь. Вам просто невыносима мысль остаться в дураках. И вы поторопились прикрыть свою высокомерную шею, похваставшись сомнительным успехом. Моим успехом, заметьте.

Голос Руджеро набрал силу – снова вспыхнула злость, забывшаяся было среди суматохи этого вечера. Но Орсо лишь отмахнулся:

– Святой отец, вы будто дитя, у которого другой карапуз отнял желудевого солдатика. Неужели вы не понимаете, что ничего не добились бы от Мак-Рорка? Я знаю это племя. Этот молодой осел скорее умер бы в вашей пыточной, не принеся никакого толка, зато до колик гордый собой. Сила тут бесполезна. Так что уймите заносчивость и просто доверьте парня мне. Я подберу к нему ключ.

Монах помолчал, сжимая зубы. Снова взглянул на собеседника.

– Что же вы хотя бы о нем не доложили, раз так хотели утешить ее сиятельство? – Еще начиная эту фразу, Руджеро уже чувствовал, что звучит она мелочно и сварливо, но полковник ответил совершенно серьезно:

– Потому что ее сиятельство страдает, а страдающий человек непредсказуем. Кто знает, не понадобится ли герцогине в дурной день жертвенный буйвол. И смогу ли я ее ослушаться. Нет, Руджеро. Эту игру нам придется доиграть самим. И солдатиков делить нам лучше без взрослых.

Монах сглотнул, словно к горлу поднялась желчь. Пожалуй, стоило уняться, но его все еще одолевала досада, и колкости сами рвались с языка:

– Итак, пастор покончил с собой, – вкрадчиво отметил он, – меж тем Мак-Рорк насчитал на его теле одиннадцать ран. Не многовато ли рвения для самоубийства?

Он ждал, что Орсо огрызнется, но тот лишь поморщился, отворачиваясь.

– Отстаньте, Руджеро! – устало бросил он, и доминиканец отчего-то ощутил неловкость, будто действительно вел себя ребячливо.

– Вы по-прежнему считаете, что Гамальяно приехал на встречу с пастором? – сумрачно спросил он.

– Не знаю, – покачал головой полковник, – я даже не знаю, Гамальяно ли он. Но я спрошу его об этом, не сомневайтесь.

Монах еще минуту молчал, а потом запахнул плащ, погасив белый отблеск туники.

– Доброй ночи! – сухо обронил он, отступая к лестнице и исчезая в темноте.

Глава 18

Сладкий плод чертополоха

Отец Дамиано Руджеро ворвался на страницы этой повести непрошеным и успел наворотить немало такого, что не могло не оттолкнуть от него сердца читателей. Но я хочу пролистать его жизнь на много лет назад, чтобы дать этому суровому и по-своему жестокому человеку право быть если не иначе оцененным, то лучше понятым.

Руджеро, носивший тогда нехитрое имя Пио, рано осиротел. Его родителей быстро и безжалостно сгубила эпидемия какой-то свирепой хвори. Ребенка же зубцы того страшного гребня пропустили, и семилетний мальчик оказался в сиротском приюте при монастыре близ Бергамо. Если о столь печальном детстве можно так сказать, то Пио повезло: обителью заправлял аббат прогрессивных взглядов, убежденный, что все беды мира от невежества, поэтому детей надобно не только кормить, но и обучать грамоте, а затем пристраивать к ремеслам.

Сразу оценив странный цвет глаз ребенка, настоятель крепко задумался. Всем известно, что люди с разными глазами – ублюдки Сатаны, от которых не приходится ждать ничего, кроме несчастий. Однако мальчик имел глаза лишь разных оттенков… И аббат, вовсе не лишенный здравого смысла, рассудил, что Сатана попытался вмешаться, однако был решительно посрамлен Господом, а посему разнокарие глаза сироты – подлинный знак Божьего величия. Для подтверждения своей правоты аббат без промедлений окрестил воспитанника новым именем Дамиано, что означает «усмиренный».

Характером Дамиано отличался трудным, не робел ни наставников, ни розог, был неуемно перечлив, пререкался с учителями по любому поводу и часто сидел под замком на хлебе и воде для вразумления. Но при этом был отчаянно любопытен, на редкость понятлив, оттого преуспевал в учении, заметно обходя прочих приютских питомцев.

Настоятель, человек суровый, но добросовестный, всерьез приглядывался к отроку. Ему нечасто попадались способные ученики, зато строптивцев он повидал вволю и отменно знал, что даже самые отборные ростки разума легко заглушаются бурьяном дурного нрава. А посему он без колебаний обратил отрока к церковной стезе, надеясь, что служение Господу разовьет в мальчике лучшие качества.

Руджеро охотно облачился в монашеский хабит – святая мать католическая церковь обещала ему не только надежное будущее, но и открывала доступ к областям науки, недосягаемым для большинства простых смертных. Однако, несмотря на горячие надежды настоятеля, юный новициат [13] не обрел в лоне церкви ни покоя, ни просветления.

Первые годы послушания стали для Руджеро адом. Нет, секли его не чаще прежнего. И черствым ломтем хлеба вполне можно насытиться, вдоволь запив его холодной водой из монастырского колодца. Но как было мириться с другим?..

Пока прочие монахи истово вчитывались в непреложные догматы, изрекаемые Священным Писанием, черпая в них силу и веру, Дамиано изнемогал от страха и терзался тягостными сомнениями. Библия не утешала юношу, не желала дарить благость… Библия лгала.

Руджеро читал, перечитывал, думал и вдумывался – но с пожелтевших страниц на него глядела ложь, и новициат простирался на полу кельи,