По назвал Уолтер «очаровательным созданием» и «прелестной маленькой ведьмой», жаждущей «отомстить за мистера Лонгфелло». Затем он обрушился на «лягушатников» (названных так за кваканье, доносящееся из бостонского квартала): «Бостонцы очень хорошо устроились. Их отели плохие. Тыквенные пироги вкусны. А поэзия не так хороша». После нескольких раундов беззастенчивой перепалки – газеты от Нью-Йорка до Чарльстона приняли сторону По – несколько бостонцев оказали давление на Дайкинка, чтобы он отозвал По с этого «проклятого» курса против «одной из самых уважаемых молодых леди в Бостоне». Хотя По продолжал высмеивать «лягушатников» и туман трансцендентализма, который он им приписывал, он перестал нападать на Уолтер.

Однако в Нью-Йорке его ждал новый ад. Биско сдавался: он предложил продать По его долю в The Broadway Journal за 150 долларов. По наскреб эту сумму после отчаянных обращений к Инглишу, Дайкинку, Грили, Джону Пендлтону Кеннеди, Чиверсу и даже Руфусу Гризвольду.

В новой шапке The Broadway Journal, напечатанной 25 октября, Эдгар А. По был указан как «редактор и владелец».

Мечта По сбылась. Наконец-то у него появился собственный журнал.

Триумф, тем не менее, был горьким и коротким. Молодой Уолт Уитмен встретился с По в офисе на Бродвее и нашел его «очень добрым и человечным, но сдержанным, возможно, немного измученным». По сказал Чиверсу: «Я пережил трудное время и предпринимал всевозможные шаги». Он был подавлен: «Мне приходится все делать самостоятельно – редактировать газету и сдавать ее в печать – и заниматься множеством других дел… Те минуты, которые я провожу за написанием этих слов, сами по себе золотые».

К началу декабря По был вынужден искать нового спонсора и жаловался, что «все на нас набрасываются, как маленькие собачонки», включая студента-теолога из Принстона, который назвал «Беса противоречия» «философской халтурой», преследующей свою идею «из дебрей френологии в трансцендентализм, а затем в метафизику». Бес нанес новый удар в конце декабря, когда «один из его приступов пьянства» заставил его напечатать журнал с полутора колонками, оставшимися пустыми.

Его финансовый спонсор, Томас Лейн, решил «полностью закрыть издание». Последний номер вышел 3 января 1846 года. Корнелия Уэллс Уолтер «танцевала на его могиле»: «Доверять друзьям – так себе занятие. Особенно, когда денег мало. The Broadway Journal доказал свою несостоятельность, и друзья не станут за это платить».

Вскоре он был втянут в новое осиное гнездо, полное «ревности и сердечных ожогов». Во время посещения дома По Элизабет Эллет подслушала, как Фрэнсис Осгуд и Вирджиния смеялись – как она полагала, по поводу ее пылкого письма, отправленного По. Следуя принципу обвинения других в собственных проступках, Эллет распространила слухи о компрометирующих письмах Осгуд к По. Ее завистливые инсинуации «стали городской молвой, по крайней мере, среди литературных людей».

Эллет убедила Маргарет Фуллер и Энн Линч присоединиться к ней в противостоянии с По. Они появились на пороге его дома и потребовали вернуть им все письма Осгуд, якобы для защиты репутации. По вернул пачку, бросив на прощание, что Эллет «лучше позаботиться о собственных письмах».

Вновь возмущенная Эллет отправила своего брата-полковника требовать справедливости. По поспешил к Томасу Данну Инглишу с просьбой одолжить пистолет для самозащиты. Инглиш отказался, отрицая, что По получал письма от Эллет. По, пылая гневом и ставя на карту свою честь, набросился на Инглиша, который «нанес ему несколько сильных ударов по лицу». Полковника удалось утихомирить, однако По и Инглиш стали заклятыми врагами. Хотя По и Фрэнсис Осгуд продолжали обмениваться стихами в прессе, они больше никогда не встречались.

На протяжении всех этих перипетий По сопровождал просчеты и ошибки вызывающими самооправданиями, опасно повышая ставки, пока резко не переступал моральную черту. Алкоголь, тревога и хрупкая грандиозность сыграли свою роль. Как он сказал в момент трезвости: «Именно обостренное чувство собственного достоинства унижает и поддерживает нас в разврате». В публичных драмах американской литературы, ускоренных и усиленных в «аквариуме» Нью-Йорка, По усвоил опасный урок Байрона и более поздних знаменитостей. Нет успеха больше, чем провал, и люди с радостью заплатят (аплодисментами, насмешками или плачем), чтобы посмотреть на самоуничтожение художника.

На День святого Валентина 1846 года Вирджиния умоляла об уходе на покой в ласковом стихотворении, которое она написала для своего мужа. Ниже представлено стихотворение Вирджинии в оригинале, первые буквы каждой строки которого складываются в имя Эдгара Аллана По:

Ever with thee I wish to roam —

Dearest my life is thine.

Give me a cottage for my home

And a rich old cypress vine,

Removed from the world with its sin and care

And the tattling of many tongues.

Love alone shall guide us when we are there —

Love shall heal my weakened lungs;

And Oh, the tranquil hours we’ll spend,

Never wishing that others may see!

Perfect ease we’ll enjoy, without thinking to lend

Ourselves to the world and its glee —

Ever peaceful and blissful we’ll be.

По понял намек и вскоре перевез семью с Эмити-стрит в Черепаший залив на Ист-Ривер, а к маю они переехали на двенадцать миль севернее, в деревню Фордхэм, ныне Бронкс. Деревенский воздух их «маленького коттеджа на вершине холма», арендованного за сто долларов в год, должен был стать спасением для ухудшающегося здоровья Вирджинии. «Вокруг дома был огороженный зеленый газон площадью в акр или два, гладкий, как бархат, и чистый, как самый лучший ковер. Во дворе росло несколько больших старых вишневых деревьев, отбрасывавших крупную тень. Дом располагал тремя комнатами и верандой, где было приятно посидеть летом». К облегчению Вирджинии и миссис Клемм, новое место жительства удалило По от литературных кругов и сплетен.

И все же неприятности не обошли его стороной: поездка той весной в Балтимор закончилась пьянством, за которым последовала болезнь. Мэри Хьюит пожелала ему скорейшего выздоровления: «Наша очаровательная подруга миссис Осгуд и я тоже часто говорим о вас и вашей дорогой жене… Весь Блюдом скучает, и мы часто спрашиваем, когда же мистер По снова будет среди нас».

Однажды тоскливым осенним днем молодой поэт увидел его в ожидании поезда, возвращающегося в Фордхэм. «Хлынул сильный ливень, и он стоял под навесом. У меня был зонт, и я хотел поделиться, но что-то – конечно, не доброта – меня удержало. Я пошел дальше и оставил его под дождем, бледного, дрожащего, несчастного… Я до сих пор его вспоминаю,