Шрифт:
Закладка:
Подобно его двусмысленной улыбке во время вопросов о «месмерических опытах», он сохранил статус своего «Откровения» неясным: являлось ли произведение чистым воображением? Правдивым изложением ложной философии? Истиной философией, продвинутой через вымысел?
После выхода «Месмерического откровения» По в декабре опубликовал новый месмерический рассказ «Правда о том, что случилось с мсье Вальдемаром». Здесь он соткал более плотную и смелую ткань: больше истории, меньше домыслов, а в центре – ярко охарактеризованный пациент, мсье Вальдемар, «хорошо известный августейший человек с белой бородой и черными волосами».
Вальдемар умирает от чахотки. В муках, которые кажутся смертельным финалом, П. приходит к нему на помощь и вводит в магнетическое состояние. В течение нескольких недель пациент балансирует на грани смерти, но разрушение тала приостанавливается благодаря концентрации его сознания.
Через семь недель он умоляет дать ему умереть. Когда П. заканчивает транс, язык Вальдемара вибрирует от невозможной, ужасающей фразы: «Мертв». Его тело превращается в «жидкую массу густой омерзительной гнилости».
В руках По сам рассказ – с его постепенным переходом от привычного к неземному с помощью ритмичных, заклинательных шагов – стал завораживающим талисманом, увлекая читателя в напряженное сосредоточенное путешествие к шокирующей, отталкивающей развязке, где непонятное становится осязаемым. Мерзкая материя больного тела гротескно вырывается на передний план, а разум и дух исчезают.
«Вальдемару» тоже поверили. Грили отметил, что «некоторые добропорядочные граждане» восприняли его всерьез, хотя только те, у кого «шишка веры велика». Из Лондона Элизабет Барретт написала По, что «Вальдемар» «обходит все газеты», вызывая «ужасные сомнения». Читатели нашли его в Times под заголовком «Месмеризм в Америке: Поразительный и ужасающий рассказ». The Popular Record of Modern Science утверждал, что «гневное возбуждение и различные слухи», которые рассказ вызвал в Нью-Йорке, «достаточны, чтобы продемонстрировать экстраординарность работы».
Ведущий бостонский месмерист Роберт Кольер высказался: «Случай М. Вальдемара повсеместно скопирован и произвел в этом городе большую сенсацию». Он был уверен в правдоподобности фактов, но просил По «избавить всех от растущего впечатления», что его рассказ – «всего лишь великолепное творение собственного мозга». По перепечатал письмо Кольера в The Broadway Journal, но отказался «высказываться» об «истинности или ложности» рассказа.
Помимо философского и повествовательного интереса – или, скорее, именно благодаря ему – месмерические рассказы По превратились в мощную и эффективную медийную уловку. В «Месмерическом откровении» он опробовал новую философию, а в «Вальдемаре» запустил намеренную мистификацию, основанную на знакомых теориях и опыте.
Интерес Эдгара По к практическому месмеризму разделяли многие литераторы; он также сблизил его с новыми популярными религиозными движениями. Эндрю Джексон Дэвис, «провидец из Покипси», вошел в провидческий транс, встретив френомагнетиста Стэнли Граймса. В Нью-Йорке в 1845–1846 годах он регулярно подвергался гипнозу. Благодаря своей книге «Принципы природы, ее божественные откровения и голос к человечеству» он стал одним из основателей спиритизма. Когда его навестил По, Дэвис сообщил ему, что даже если «Месмерическое откровение» «поэтически выдумано», его главные идеи философски верны.
Слияние месмерических практик и видений Сведенборга в «Откровении» По перекликалось с философией Дэвиса. Их сенсационные космологические теории также имели явное сходство со «Следами естественной истории творения». В противовес статичной Вселенной, созданной раз и навсегда, эти радикальные философии представляли прогрессивное развитие жизни и мысли во времени.
Сила слова
Еще до шумихи вокруг «Следов» По был озабочен космологией. Он размышлял на эту тему в серии статей, которую назвал «Маргиналия», впервые появившейся в Democratic Review. В первой части По буквально воспринял понятие «космополитизм», первоначально выдвинутое стоиками: «Бесконечность ошибки прокладывает свой путь в нашу философию благодаря привычке человека рассматривать себя лишь как гражданина одного мира только, одной отдельной планеты, вместо того чтобы по крайней мере хоть иногда созерцать свое положение как настоящего мирогражданина – как жильца Вселенной».
Этот буквальный «космополитизм» означал не только признание абсурдности отождествления своего города, нации или племени с другими, но и попытку понять замысел Вселенной и мысли ее создателя. В другой статье «Маргиналии» он развил фундаментальное возражение против версии естественной теологии в «Бриджуотерских трактатах». Прослеживая все природные объекты до единой божественной причины, бриджуотерские авторы упустили из виду определяющую черту Божьего творения. Человеческие механизмы просты: «конкретная причина имеет конкретное следствие – конкретная цель приводит к появлению конкретного объекта». Однако «великая идиосинкразия в Божественной системе адаптации», утверждал он, заключается в том, что каждое следствие также является причиной: «Объект является либо предметом, либо целью, в зависимости от того, как мы его рассматриваем». Другими словами, каждый элемент может рассматриваться как служащий творению и обслуживаемый им. Ни одна причина не может объяснить эту «взаимность» или «взаимную адаптацию».
Он также считал, что естественные богословы ошибались, настаивая на гармонии творения и благосклонности Бога – такие предположения не позволяли объяснить зло, страдания и несовершенство. Уже в «Черном коте» он утверждал, что философы-моралисты не учитывают склонность души к самоистязанию – к насилию над собственным своим естеством: «Кому не случалось сотню раз совершить дурной или бессмысленный поступок безо всякой на то причины лишь потому, что этого нельзя делать? И разве не испытываем мы, вопреки здравому смыслу, постоянного искушения нарушить Закон лишь потому, что это запрещено?[64]» «В бескорыстной и самоотверженной любви зверя, – утверждал он, – есть нечто покоряющее сердце всякого». По, как это ни парадоксально, предлагал естественный закон, побуждающий человека нарушать столь же естественный закон самосохранения. Он описывал нарушение предполагаемой благосклонности Творца – эпикурейское «отклонение» на прямой линии морали и корысти.
Даже по эстетическим соображениям По восставал против слишком совершенного порядка. В более поздней части «Маргиналии» он развил изречение Фрэнсиса Бэкона о том, что «не существует изысканной красоты без некоторой странности в пропорциях»:
«Отбросьте этот элемент странности – неожиданности – новизны – оригинальности – назовите его как хотите – и все, что воздушно в очаровательности, сразу утеряно. Мы теряем – мы утрачиваем неизвестное – неопределенное – непонятное, ибо оно было дано нам прежде, чем у нас было время изучить и понять. Одним словом, мы потеряем все, что уподобляет красоту земную тому, что мы грезим о красоте Небес».
Это предпочтение странного, неожиданного, новаторского или кажущегося негармоничным стало одним из решающих вкладов По в модернистскую эстетику.
