3.33 пополуночи – Лео

Лео стоит на брусчатке перед Королевским колледжем и смотрит на церковь, древние камни которой выбелил свет убывающей луны. Луна примостилась между ажурными башенками и словно спит. Как же ему хочется заснуть, хочется уметь спать, чтобы хоть ненадолго отгородиться от всего мира.

Он перешагивает через холодную каменную ограду и садится на нее. Лео думает о Голди, затем вдруг вспоминает свою первую любовь, своего брата и лучшего друга. Парень не ошибался – в ту ночь, когда он, наконец, прикончил ту сестру Гримм, которая убила Кристофера, он понял, что это она.

В ту ночь парень тайком вышел из квартиры, пока родители спали в своих раздельных спальнях, и двинулся в сторону ближайших врат. Правда, они не были ближайшими – возвращаясь из школы домой, Лео пользовался не самым близким входом в Навечье, а самым великолепным. Он поспешно миновал простецкие ворота Королевского госпиталя для ветеранов в Челси и прошел еще пятнадцать минут до куда более примечательных ворот Креморн-гарденс. Лео любил эти врата – на них красовались четыре позолоченные львиные головы, по бокам стояли кованые столбы с украшениями из ажурных роз, на верхушках которых имелись затейливые лампы – так было с тех самых пор, когда, бродя как-то ночью по улицам, он нашел их впервые. Эти врата всегда были заперты, но тяжелый висячий замок всегда отпирался сам собой, когда Лео толкал их ровно в нужный момент.

В ту ночь она была первой сестрой Гримм, которую он увидел, пройдя через врата. Дралась она хорошо – своим огненным дыханием ей удалось опалить его брови и сломать ему лодыжку. Будь на его месте какой-то другой солдат, она, несомненно, одержала бы победу. Та Гримм была исключительно искусна в бою – как-никак все же сумела пережить Выбор – и намного старше Лео. Но и у него имелось преимущество – полное бесстрашие. Ему было все равно, выживет он или умрет. Он желал одного – мщения.

Лео понял, кто она, только ощутив на своем лице ее последний вздох, который вытравил на его лопатке крошечный шрам в виде полумесяца. К этому вздоху примешивался запах его друга, как будто она проглотила пот и кровь Кристофера, а не просто погасила его дух, и притом сделала это не два года, а всего лишь час назад. Лео закричал, когда туман поглотил дух этой сестры Гримм и земля впитала в себя ее душу. Он кричал, потому что хотел удержать их обоих. Запах Кристофера испарился вместе с ней, и потому Лео не испытал удовлетворения от своей мести. Вместо этого его опять пронзило чувство утраты, горе по его любимому брату, такое же острое, как в ту ночь, когда Крис погиб.

Оно не прошло и сейчас.

Выбросив из головы все мысли о Кристофере и о Голди, Лео встает и, бросив последний взгляд на изящное здание церкви Королевского колледжа, идет прочь. К тому времени, когда он добирается до конца Кингс-Пэрейд, мысли о них уже снова вернулись.

7.59 пополуночи – Лиана

Поезд мчится из Кембриджа в Лондон, и сидящая в нем Лиана думает о Голди. О своей единокровной сестре, белой сестре. Мазмо, «Слейд» и Кумико начисто забыты. Потрясение от встречи с сестрой затмило даже те невероятные события, которые и привели Лиану к Голди. В то время, как недавнее прошлое уходит на задний план, начинают вырисовываться образы из давнего прошлого. То, что прежде было застлано туманом, постепенно выходит из него.

Лиана рассеянно кладет ладонь на окно, глядя на проносящиеся мимо поля и смутно чувствуя что-то, чего она еще не видит. Возможно ли это, в самом ли деле она и прежде где-то встречалась со своей сестрой?

В мечтах Лиана представляет себе какое-то место, какую-то игру, ей кажется, что когда-то у нее был дар управлять стихиями. Движение поезда убаюкивает ее, она закрывает глаза, ее мысли вольно блуждают… Когда поезд останавливается в Ройстоне, Ана открывает глаза, достает свой альбом для набросков и начинает рисовать историю для своей сестры.

9.01 пополуночи – Беа

Это похоже на инфаркт, сказал фельдшер «Скорой», что крайне необычно для такого молодого парня, уточнила его напарница. Видимо, у него было больное сердце, добавила она. Как быстро они стали говорить о нем в прошедшем времени, подумала Беа. С другой стороны, какое им до него дело? Они же не знали его, когда он был жив.

Беа не испытывает облегчения оттого, что ее не подозревают в убийстве. Напротив, ей жаль, что подозрений нет. Ей хочется, чтобы ее допрашивали, чтобы ей предъявили обвинение, хочется, чтобы ее в полной мере покарал закон. Она желает, чтобы на нее обрушилась кара, желает пострадать.

Когда прибывшие полицейские задавали ей вопросы, очень осторожно и мягко, Беа чуть было не призналась. Много раз она едва не закричала: «Это сделала я! Вы гребаные дураки! Это была я!» Но что она скажет потом? Как объяснит, что она каким-то образом остановила человеческое сердце? Это поставило бы ее в крайне затруднительное положение и могло в конце концов привести в психушку, – а она предпочла бы такому повороту событий любой другой исход, даже смертный приговор. Жаль, что смертную казнь отменили, думает Беа, потому что после тех давних вынужденных воскресных визитов в психиатрическую лечебницу святой Димфны она твердо решила, что никогда больше не переступит порог подобного заведения.

12.08 пополудни – Скарлет

– Пожалуйста, я не могу ждать три недели… Нет, дело в том, что для меня это источник средств к существованию, и мне необходимо, чтобы вы приехали сегодня… Хорошо, завтра, на следующей неделе? Это самое позднее… – Скарлет ждет, пока какая-то незнакомая женщина говорит ей по телефону из какого-то офиса, что это невозможно. – Я знаю, знаю. Но… пожалуйста. Пожалуйста…

Когда женский голос в телефоне повторяет свой отказ, девушка начинает плакать навзрыд – уже во второй раз за два дня.

– Ты так и не позвонила. – Уолт подходит к стойке кафе. – Я надеялся, что ты позвонишь.

– Прости. – Скарлет пытается незаметно стряхнуть с волос цементную пыль. Ей немного неловко из-за того, что Уолт застал ее в рабочем комбинезоне с открытой спиной и потрепанных кроссовках, хотя она, в общем-то, не стремится произвести на него впечатление. – Просто… тут у меня трудности. Я…

Он машет рукой:

– Понятно. Тебе не надо ничего объяснять. Ведь… такой штуки, как фриссон, между нами нет, не то что между тобой и этим дико красивым хмырем. Просто я думал, что и между нами есть… кое-что.