4 ноября 1836 г. Пушкин получил по почте «диплом» ордена Рогоносцев. Сам поэт точно описал чувства, которые испытал в тот день: «Случай, который во всякое другое время был бы мне крайне неприятен, весьма кстати вывел меня из затруднения: я получил анонимное письмо»899. Пушкин излагает дело с полной откровенностью. Получение «диплома» дало выход назревшему кризису.

Комментируя октябрьское письмо Дантеса, Серена Витале пишет: «…по крайней мере до октября 1836 г. Пушкин не был cocu (рогат)»900. Оговорка по поводу октября представляется излишней. Авторитетные свидетельства отнимают почву у подозрений насчёт неверности Пушкиной. Во время тайного свидания в октябре кавалергард потерпел полное фиаско. По меркам Трубецкого, знавшего дело со слов Дантеса, такой исход рандеву нанёс ущерб репутации ловеласа, которой гвардейская молодёжь чрезвычайно дорожила. Ноябрьская дуэльная история создала новую ситуацию, совсем не подходившую для повторного свидания.

Поэт чётко обрисовал ситуацию, сложившуюся в результате интриг Геккернов накануне кризиса 2 ноября. «Поведение Вашего сына, – писал он Геккерну, – было мне совершенно известно уже давно… но так как оно не выходило из границ светских приличий и так как притом я знал, насколько жена моя заслуживает моё доверие и моё уважение, я довольствовался ролью наблюдателя»901. Роман Натали с Дантесом протекал на глазах Пушкина. В кодексе рыцарской чести отсутствовал поединок мужа с поклонником или возлюбленным жены. Вызов на дуэль мог лишь выставить в смешном виде ревнивого мужа, рогоносца. Поэтому Пушкин не мог послать картель Дантесу до получения пасквиля.

В марте 1836 г. поручик пенял отцу: «Позволь сказать, что твоё послание было слишком суровым… ты окончательно утратил доверие к моему рассудку, правда, был он совсем слаб», «…я просил укрепить меня советами… только это поможет мне одолеть чувство, коему я попустительствовал», «…ты был не менее суров, говоря о ней… по приезде ты найдёшь меня совершенно выздоровевшим»902. После осеннего свидания с Натали Жоржу пришлось вновь оправдываться перед отцом и опять обещать вести себя благонравно, но при условии помощи отца903. Кавалергард не обладал ни характером, ни волей. У него не было сил противиться манипуляциям корыстного покровителя.

Друзья не остались равнодушными зрителями происходившего. Вдова историографа Екатерина Карамзина имела с Дантесом откровенный разговор и предостерегла насчёт возможных непоправимых последствий его легкомыслия904.

Пушкина часто бывала в гостях у Вяземских, и всякий раз, как она приезжала, являлся Дантес. Княгиня Вера Вяземская, по её собственным словам, «напрямик объявила нахалу французу, что она просит его свои ухаживанья за женою Пушкина производить где-нибудь в другом доме». Поручик пропустил предупреждение мимо ушей, и тогда княгиня объявила ему, что прикажет швейцару не пускать его на порог905. Вяземская пыталась увещевать не одного кавалера, но и Наталью Николаевну. Однажды она обратилась к ней со словами: «Я люблю вас так, как своих дочерей, подумайте, чем это может кончиться!» На упрёки Пушкина отвечала: «Мне с ним весело. Он мне просто нравится. Будет то же, что было два года сряду»906.

Наталья Николаевна часто встречалась с Дантесом в салоне Фикельмон. Долли Фикельмон наблюдала за их романом с первых дней. Она писала, что Дантес был влюблён в Наталью Николаевну в течение года, но вёл себя сдержанно и не бывал в доме Пушкиных; но затем «в тесном дружеском кругу стал более открыто проявлять свою любовь»907.

Долли считала, что Натали из одного тщеславия принимала ухаживания Дантеса, но допускала возможность того, что страсть кавалергарда тронула и смутила её сердце. Александрина характеризовала ситуацию в сходных выражениях. Сестра, писала она, «несомненно, была тронута этой великой страстью, зарождённой ею помимо её воли», но едва ли к «этому примешивалось серьёзное чувство»908.

Долли не одобряла брака Пушкина, заключённого им «вопреки советам всех своих друзей» с женщиной «совсем юной», «с очень поэтической внешностью, но с заурядным умом и характером». Натали, по утверждению Фикельмон, совершенно потеряла способность противиться домогательствам Дантеса. Так ли это? Исход тайного свидания свидетельствовал об обратном.

За спиной двух молодых людей стояли наставники: один был старым, опытным дипломатом, другой – гениальным поэтом. Оба относились к роману отрицательно, следуя различным побуждениям. Геккерн руководствовался заботами о карьере молодого офицера и своекорыстной страстью. Пушкин стремился спасти счастье своей жизни, оградить семейный очаг. Слова поэта о несчастной, великой и возвышенной страсти, которая тронула сердце его жены, были проникнуты не сарказмом, не «безумной ревностью», а непостижимым благородством и великодушием.

По утверждению посла, он предостерегал Пушкину от пропасти, в которую она летит909. Вяземский писал, что Геккерн старался «толкнуть её в пропасть». Видимое противоречие приведённых свидетельств имеет объяснение. Барон резко отрицательно относился к увлечению сына, но затем изменил игру и пообещал ему помочь в совращении Натали. Он намеренно обратился к Пушкиной с такими предложениями, которые должны были оскорбить её до глубины души. Тайное свидание в доме Полетики воочию доказало Геккерну, что молодой человек не может справиться со своими эмоциями. Опыт дипломата подсказал барону выход. Надо было растоптать сердце Натали, чтобы продолжение романа стало немыслимо. Расчёт оказался безошибочным.

Дантес действовал с постоянной оглядкой на отца. Точно так же он должен был оглядываться на Пушкина, неизмеримо превосходившего его умом и характером. Офицер не был трусом, но сознавал, что столкновение с поэтом и дуэль грозят погубить его карьеру. В октябрьском письме 1836 г. кавалергард делился с отцом результатами своих самостоятельных наблюдений и размышлений. Раз дипломат заметил, что он, Жорж, потерял голову, подчёркивал сын, значит, и «мужу (Пушкину. – Р.С.) невозможно было не заметить того же самого». Согласно инструкции сына, барон должен был от своего имени сказать Пушкиной, «что у меня (Дантеса. – Р.С.) произошла ссора с её мужем, а к ней обращаешься, чтобы предотвратить беду»910. Какой беды опасался Дантес? Очевидно, уже в первой половине октября в воздухе запахло дуэлью, и первым о ней заговорил не Пушкин, а Дантес.

Пасквиль

2 ноября Натали сделала первое признание о рандеву, что вызвало у Пушкина вспышку гнева. Два дня спустя почта доставила в дом на Мойке анонимное письмо.

Пасквиль, присланный Пушкину, по форме пародировал грамоты на пожалование звания кавалера Ордена. Его составители использовали термины, типичные для разных Орденов911. Пасквиль начинался с шутовского извещения о том, что «Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего Ордена Рогоносцев, собравшись в великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра Ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра Ордена Рогоносцев и историографом Ордена». Под дипломом стояла подпись: «Непременный секретарь: граф