Мистификации как способ светских развлечений имели широкое распространение на Западе и, в частности, во Франции в начале XIX в. Участники «шутки» развлекались тем, что создавали разного рода вакхические и прочие общества и ордена, рассылали «патенты рогоносцев»913. В 1836 г. «дипломы» Рогоносцев рассылали в Вене, потом в Петербурге. По словам Соллогуба, венское общество целую зиму развлекалось этой игрой. Петербургским подражателям венской затеи достаточно было списать текст образца и вставить в него имена лиц, которых они хотели подвергнуть осмеянию.

Игра подчинялась определённым правилам. «Диплом» рассылали знакомым рогоносца в двойных конвертах. Адресат, раскрыв конверт, обнаруживал второй конверт с именем жертвы. Он мог либо распечатать его, либо передать письмо по назначению. Таким образом в руках жертвы оказывалось, помимо оригинала, несколько копий «диплома» Рогоносцев. Немая сцена в доме жертвы и его жены венчала мистификацию.

Анна Ахматова обратила внимание на то, что памфлет был разослан исключительно друзьям поэта. С. Абрамович уточнила её наблюдение: «шутники» разослали «диплом» членам историко-литературного кружка Карамзиных. Так ли это? После розыска, писал Пушкин, «я узнал, что семь или восемь человек получили в один и тот же день по экземпляру того же письма… Большинство лиц… подозревая гнусность, их ко мне не переслали»914. В другом случае поэт назвал иные цифры, отметив: «Я получил три экземпляра из десятка, который был разослан»915. Пушкин строго взвешивал свои слова. О семи дипломах Пушкин знал достоверно, слышал о восьмом и подозревал о существовании ещё нескольких экземпляров. Друзьями Пушкина были вдова Карамзина, Е. Хитрово, Вяземские, М.Ю. Виельгорский. Молодой офицер К.О. Россет был приятелем братьев Карамзиных. В отличие от друзей Пушкина, он показал пасквиль по крайней мере трём знакомым, но ничего не сказал самому поэту. А.И. Васильчикова (её имя стояло на письме, принесённом Пушкину В. Соллогубом) была приятельницей родителей поэта. Таким образом, из десятка «дипломов» пять-шесть попали к лицам, составлявшим ближайшее окружение Пушкина. Среди этих лиц литератором был только поэт Вяземский. Восьмой «диплом» неизвестными путями попал в руки министра Нессельроде, никак не принадлежавшего ни к салону Карамзиных, ни к кругу друзей Пушкина.

Каждый экземпляр «диплома» Рогоносцев, адресованного Пушкину, был запечатан красной сургучной печатью. Геккерн следующим образом описал печать на письме, показанном ему графом Нессельроде: письмо «было запечатано красным сургучом. Сургуча мало, запечатано плохо»916. На экземпляре из Пушкинского Лицейского музея печать также разрушена917. Печать на «дипломе», адресованном Виельгорскому, сохранилась превосходно918. Плохое состояние печатей, возможно, связано было с тем, что министерский и лицейский экземпляры ходили по рукам, отчего сургуч осыпался. Со своим экземпляром Виельгорский, кажется, никого не знакомил.

Мистификаторы, конечно же, использовали не собственную печатку, а чужую, вышедшую из употребления, чтобы не выдать себя. Геккерн отметил «своеобразие печати» и попытался описать её по памяти: «…насколько я помню, „а“ посредине этой формы „А“ и множество эмблем вокруг „А“. Точно разглядеть эти эмблемы я не смог, так как, повторяю, запечатано было плохо. Помнится, что вокруг были знамёна, пушки и т. п., но я не уверен. Помнится также, что они были с разных сторон, но в этом я тоже не уверен»919.

На экземпляре Виельгорского чётко видна форма в виде двух прямых с удлинённой перекладиной наверху и буквой «А» посредине. Слева виден раскрытый циркуль, справа – птица. В основании фигуры – перо. Видимо, на полуразрушенной печати циркуль можно было принять за знамёна, а перо, действительно, походило на пушку. Наверху печати изображены две капли с точкой посредине920.

Полагают, что два сохранившихся экземпляра пасквиля писаны одним почерком921. Этот вывод трудно опровергнуть, но элемент сомнения сохраняется. Дипломы писаны по-французски, прописными буквами. Бросаются в глаза различия в написании букв «n» и «u». Первая из этих букв в одном экземпляре соответствует французской букве, а во втором экземпляре не отличается от русской буквы «п». Некоторые слова в одном экземпляре начинаются с большой буквы, в другом – с малой. Всё это как будто говорит о разной степени владения французским языком. Почерк Лицейского «диплома» – более округлый и решительный, чем почерк экземпляра Виельгорского. Не совпадают росчерки возле подписи И. Борха. В лицейском варианте «шутник» не сдержал ликования и, поставив точку, приписал три восклицательных знака922. Возможно, изготовлением диплома занимался не один человек.

На обороте диплома имя Пушкина написано не прописью, а скорописью. В обоих экземплярах неизвестный написал «Александри Сергеичу Пушкину»923. Ошибка в имени была исправлена сходным образом в обоих дипломах. Неизвестный пририсовал прямую жирную черту в конце слова, исправив «Александри» на «Александру».

На внешней обложке экземпляра Виельгорского значилось: «Графу Михайле Юриевичу». Ошибка выдает русское происхождение писавшего. Уже граф Соллогуб назвал русский почерк на внутренней обложке «диплома» «кривым лакейским почерком»924.

Пасквилянты были русскими людьми. Основной текст «диплома» был написан прописными буквами, что делало почерк неузнаваемым. Один из участников интриги писал нетвёрдой рукой, не везде соединяя буквы. Он надписал конверты размашисто, не заботясь об изменении почерка. Очевидно, он не был человеком из общества.

Сохранилась записка Геккерна к Дантесу, посвящёная пасквилю. Она начиналась словами: «Если ты хочешь говорить об анонимном письме, я тебе скажу» и пр. Исходя из привычного представления о причастности посла к сочинению «диплома», П.Е. Щёголев назвал его записку «воровской», составленной сразу после дуэли ради мистификации суда925. Такая характеристика не находит опоры в источнике.

Заподозрив Геккернов в фальсификации, П.Е. Щёголев утверждал, что приведённая записка не могла быть написана после дуэли, так как Жорж находился на гауптвахте и не мог видеться с дамами, к которым отсылал его отец. Надо заметить однако, что кавалергард мог обмениваться записками с любыми лицами. В какой-то момент жена и другие лица получили разрешение посетить его на гауптвахте.

По мнению А.С. Полякова, Геккерн уже 7 ноября догадался, что Пушкин обвинял его в составлении анонимных писем, явившихся прямым поводом к вызову, и по этой причине послал записку сыну, косвенно оправдывая себя в его глазах926. Предложенная схема не соответствует обстановке, сложившейся 7 ноября. Вопрос о пасквиле приобрёл исключительную остроту, конечно же, после гибели Пушкина. Записка Геккерна должна была подготовить Дантеса к судебным прениям, во время которых ему неизбежно пришлось бы участвовать в обсуждении вопроса о «дипломе». В тревоге за судьбу сына Геккерн писал: «Ради Бога, будь благоразумен и за этими подробностями отсылай смело ко мне, потому что [сам] граф Нессельроде показал мне это письмо», то есть пасквиль927. Из записки следует, что Геккерн не имел у себя «диплома», но видел его в руках Нессельроде.

Нессельроде