- Говори громко и слово в слово, – попросил я, глянув в глаза Валентину. Он почему-то вздрогнул и кивнул.

- Старый Откурай сказал мне, что уходит без зла и обиды на своих внуков, – начал я и заметил, что при звуках имени старого шамана все саха на берегу остолбенели, даже суетливый черт с белой разрисованной мордой, а старуха всем телом подалась вперед.

- Я сам проводил Старого Откурая на Верхние Небеса. По дороге мы говорили. Он был расстроен, что принес роду так много горя и боли. Он признал, что вашей вины нет. Нет больше и его гнева. Нет проклятия.

Саха переговаривались неслышным шепотом, но ловили каждое слово, переводя взгляды со Смирнова на меня и обратно.

- Я поклялся духу вашего предка, что не причиню вам зла или обиды. У Кузнецовых всегда будет своя земля, свои стада, лес и рыба, – продолжал я, замечая, как расцветают надеждой эти скупые на эмоции лица. И как припал шаман к старухе и принялся что-то шептать ей на ухо. А она пыталась оттолкнуть его слабыми руками, чтобы не мешал слушать.

- Мы вместе с вами разберемся с бумагами, чтобы не было обмана. Род будет расти, станет сильным и богатым. У вас будет много здоровых детей, Кузнецовы! Я все сказал, - и, дождавшись последней фразы от Вали, приложил правую руку к груди и поклонился замершим саха до земли.

Тут узорчатого как прорвало. Он понял, что замершая старуха на его слова никак не реагирует, и сорвался в мою сторону. Голос его напоминал то карканье ворона, то треск сойки, но на человеческую речь точно не походил. И двигался он волнами, как плывущая гадюка — несколько шагов в одну сторону, несколько в другую, не сводя с меня глаз и не прерывая речь. Женщины прижали руки к щекам, некоторые повернулись спиной, закрыв собой детей и зажав им уши. Мужчины потянулись за ножами.

- Говорит, все ложь. Говорит, ты злой дух, которого прислал старый шаман, чтобы отнять земли вымирающего рода. Им все равно ничего не поможет, год от силы — и не станет Кузнецовых. Кричит, ему надо отдать все, тогда он со старшими духами договорится. Дима, он проклинает тебя! - вдруг сорвался на крик Валя, когда черт подобрался близко и завыл что-то особенно мерзко.

Я краем глаза увидел черные короткоствольные автоматы в руках ребят в камуфляже. А они грамотно стояли в толпе, и Леха в этот их рисунок вписывался очень органично. И автомат у него в руках появился такой же.

- Не стрелять! - заорал я, шагнул вперед, мимо руки, что вытянул боец Головина, пытаясь удержать меня, и схватил шамана за бороду. Что бы он там не выводил пронзительными трелями — оборвалась песенка. Вместе с бородой я и глотку прихватил, да не жалея, так, что аж губа вниз съехала, обнажив корявые желтые зубы. Как такое в голову пришло — не знаю, но тогда казалось, что это лучший вариант. Возможно, так и было. Я задрал голову к небу и завыл, долго, гулко и протяжно, как-то даже заупокойно. Когда вой затих — на берегу лежала мертвая тишина. Было слышно, как на другом конце поселка работала бензопила. Шаман обвис и от него стало пованивать. Изо рта на бороду бежала слюна. И тут меня пробило. Пришла та самая лютая багровая ярость. Проклинать он меня собрался? Ах ты, мразь! Я оттолкнул его, как мешок с дерьмом, и он плюхнулся на задницу, вытаращив глаза. А я прошипел ту фразу, состоящую из одних шипящих и букв «Ы», с которой меня запускал в космос Откурай. Узорный черт взвизгнул тонко — и отрубился.

Когда я замолчал, оказалось, что тишина может быть еще мертвее. Или это просто та пила заглохла? Кроме еле слышного плеска волн и глухого стука бортов пришвартованных вдоль берега лодок — ничего. И тут прошла волна шелеста. Это все саха на берегу повалились на землю и протянули руки в мою сторону. Даже несколько русских улеглось. Бойцы «Незабываемых путешествий» стояли без оружия: автоматы пропали, как и появились — мгновенно. Я оглянулся. Команда нашей лодки стояла позади и смотрела на меня с непередаваемыми выражениями лиц. Начальник полиции сочетал крайнюю степень недоумения с профессиональным подозрением и некоторой опаской. Самвел разинул рот, вскинул брови и замер так. У Головина на едва вернувшем нормальный цвет лице расцветали одновременно сильный интерес, вселенская скорбь и острое предчувствие головняка в особо крупных размерах.

Тут из лежащей толпы поднялась с трудом старая большуха. Рядом подхватился охотник Степан, поддержал за локоть. Она что-то шепнула ему — и оба пошли ко мне. Остановившись в шаге, отпустила руку Степана и начала тихо, но твердо говорить. Я беспомощно обернулся на Валю, он потряс головой, переключаясь, и начал переводить, глядя по-прежнему на меня, а не на старуху, и с тем же сложным выражением на лице:

- Белый шаман проклял тебя Старыми словами, от которых нет помощи и защиты. Ты жив и здоров, сын Волка, а он упал и не встает. Ты ответил ему Злым словом, которого в наших местах очень давно не слышали. Его знали только старые Великие Шаманы, ушедшие на Верхние Небеса. Я верю, что ты говорил с предком и проводил его. Я благодарю тебя, сын Волка. Я и весь мой род всегда помогут тебе. Дом каждого из нас — твой дом. Наша земля — твоя земля. - и она медленно, с видимым трудом склонилась передо мной.

Я шагнул к ней, придержав за плечи, и проговорил медленно, слушая, успевает ли переводить Смирнов:

- Я сказал, что обещал вашему предку не причинять вам вреда, не делать плохого. Откурай не просил этого, ему было достаточно того, что он сам вас простил. За Кузнецовых и за тебя, Зинаида, просил твой отец, Александр. Я обещал ему, и я сдержу слово, данное мертвому, Дайанаа.

Услышав детское прозвище, которым ее звала покойная мать, рассказывая сказки про отца, летавшего по небу на огромных железных самолетах, большуха вздрогнула всем телом и едва не упала — ноги не удержали. В ее глазах я увидел маленькую саха, растущую в послевоенную пору в семье, где нет кормильца. Слезы, крупные слезы стояли так близко, чудом удерживаясь на ресницах.

- Папа