Александра Лаврентьевна говорит емко, красиво, при этом очень доверительно:

– Знаете, я физически ощущала на своей спине взгляды Сталина, когда нас с Иваном Панфиловичем приглашали на приемы в Кремль. Он медленно шел по залу, окруженный своими близкими… Он шел демонстративно медленно, словно бы сдерживая тех, кто был рядом… Я обратила внимание на его глаза: желтые, тяжелые, неподвижные… Они испугали меня… Но я женщина, я чувствую больше, чем анализирую, я увидела в его глазах такое одиночество, такую затаенную тоску, что сказала Ивану Панфиловичу, когда мы вернулись домой: «Отвези меня к нему… Ну, пожалуйста… И в грешнике есть частица святого, надо только докопаться до нее… Поверь, я смогу уговорить его остановить ужас происходящего…» Иван Панфилович отмалчивался, я настаивала. Тогда он тихо ответил: «Что ж, пожалуйста… Собирайся… Только заранее простись с детьми, родителями, с друзьями, со мною, наконец, – нас всех уничтожат, Шура, всех. В одночасье…» Я потом только узнала, что Белов написал в письме Сталину, что необходимо организовать Наркомат оборонной промышленности, он ведь не зря в Германии работал, понял доктрину немцев: «лишь техника решит исход будущей битвы». А Сталин? Он считал, что только конница Буденного и авиация гарантируют нам победу над любым врагом… Сталин прочитал записку Ивана Панфиловича, усмехнулся, посмотрел ему в глаза: «Что, готовишь себе тепленькое местечко?» Он мерил всех своими мерками, этот человек… Хотя порою мне не под силу называть его человеком… Я помню, как Иван Панфилович возвратился с процесса над своими товарищами во главе с Тухачевским. Он был совершенно черный тогда… Сел к столу, попросил у меня бутылку коньяку, открыл его и выпил всю бутылку, не закусывая. А ведь он пил редко, крестьянский сын, блюл себя… А потом поманил меня к себе и прошептал: «Такого ужаса в истории цивилизации еще не было… Они все сидели, как мертвые… В крахмальных рубашках и галстуках, тщательно выбритые, но совершенно безжизненные, понимаешь? Я даже усомнился – они ли это? А Ежов бегал за кулисами, все время подгонял: «Все и так ясно, скорее кончайте, чего тянете…» Я спросил Якира – помнишь, сестра его жены была замужем за моим помощником по разведке: «А он тоже враг народа?» Якир даже не посмотрел на меня, ответил заученно: «Да, он тоже враг народа…»

…Судили Тухачевского два его недруга: маршал Егоров, командовавший Юго-Западным фронтом вместе со Сталиным, и Буденный; Блюхер и Белов были фигурами нейтральными, их использовали… Было необходимо соблюсти декорум – в этих вопросах Сталин был большим специалистом…

Впрочем, порою меня поражает то, что он вписывал или давал указания вписать в показания арестованных. Например, на процессе «Антисоветского троцкистского центра» Вышинский (а ведь он до сих пор покоится в Кремлевской стене, страшно – это то же, что захоронить там Гиммлера!), допрашивая одного из руководителей Кузбасса, бывшего рабочего, любимца Серго, ставшего «командиром тяжелой индустрии», – товарища Шестова, задал вопрос: «Где вы получили письмо Седова? (Лев Седов – сын Троцкого, отравлен в 1938 году в Париже. – Ю. С.). Шестов: «Я получил его в ресторане “Балтимор”». Вышинский: «Что же вам Седов сказал?» – Шестов: «Он просто передал мне тогда – не письма, а, как мы тогда условились, пару ботинок… В каждом ботинке было заделано по письму…»

Как же надо было презирать людей, какую власть надо было над ними забрать, чтобы разрешать себе такие кровавые шутки! Только кретин, а не конспиратор может приносить в ресторан – да еще такой, как «Балтимор», – ботинки! Обмен письмами незаметен, ботинками – смехотворен!

Или, например, другой эпизод; допрашивая подсудимого Арнольда, Вышинский спрашивает: «Может, это нескромно, но я должен уточнить, где вы родились, и фамилию вашего отца». Арнольд: «Я родился в Ленинграде, фамилия моего отца Ефимов, а фамилия матери Иванова». Вышинский: «Почему же вы Васильев, а не Петров?!» Арнольд: «Потому что у меня крестный был Васильев… Потом товарищ отдал мне паспорт на фамилию Карл Раек… После я переменил фамилию на Аймо Кюльпинен… А потом переменил фамилию на Валентин Арнольд и поехал – из Америки уже – оказывать техническую помощь Советской России в Кемерово…» Вышинский: «А вы не были членом масонской ложи?» Арнольд: «Был, когда я жил в Америке, я подал заявление и поступил в масонскую ложу… Я вступил в партию в 1923 году…» Вышинский: «И в это время вы оставались масоном?» Арнольд: «Да, но я никому об этом не говорил… Я должен был организовать теракты против Орджоникидзе, Молотова, Эйхе и Рухимовича…» (Серго, Эйхе и Рухимовича убили не троцкистские масоны, а Сталин. – Ю. С.)

Вот откуда пошла «масонская версия» у нашей «Памяти»! От прокурора Вышинского! Ай да корни, ай да традиции!

– Вскоре после расстрела героев гражданской войны, – продолжает Александра Лаврентьевна, – Сталин вызвал Белова… В кабинете сидел Ворошилов… Сталин долго ходил по кабинету, а потом, остановившись перед Иваном Панфиловичем, спросил:

– Любишь меня, Белов?

А Иван Панфилович ответил:

– Вы ж не женщина… – Потом помолчал, нервы, видимо, сдали, и выдохнул: – Да как же вас любить, когда вы революцию погубили?

Сталин хлестанул его по щеке, обернулся к Ворошилову:

– А ты его на новую должность рекомендовал… Нехорошо…

Из сталинского кабинета Белова увезли в тюрьму. На расстрел его вели под руки, шел он, как каучуковый, подскакивал, все кости были переломаны.

Ну а потом пришла моя очередь… Настоялась в карцерах: это каменный шкаф, повторяющий, как гипсовый слепок, фигуру человека. Стоишь, стоишь, потом теряешь сознание, оседаешь, тебя вытащат, обольют водой и – на место… В сортир не водили – все под себя… Стакан воды и кусок хлеба на день… Стой и думай…

Детей забрали в детприемник, туда моя мама поехала, а ей говорят, что моя трехлетняя дочка, Клементина, умерла от голода… Мама спрашивает: «А где хоть ее могилка?» А ей в ответ: «Будем мы еще вражеских змеенышей хоронить… Иди вон в ров, там их много лежит, раскапывай, может, по костям родное определишь».

…А Мишенька Зощенко пришел в НКВД, сам пришел, никто его не вызывал: «С Иваном Панфиловичем я редко встречался, а за Шурочку кладу свое честное имя, отпустите ее, пожалуйста…»

Выпустили меня после расстрела Ежова… Тогда Берия нарабатывал себе имя «правдолюбца», ведь «товарища Сталина обманывали враги народа Ягода, Ежов и иже с ними». (Точное повторение игры Гитлера: после того как он расстрелял двух истинных создателей национал-социализма – Рэма и Штрассера, прошли расстрелы ветеранов партии, которые помнили Мюнхен 1919-го, когда Гитлер еще не был фюрером; расстреляли