– С этим, кстати, и была связана моя просьба, – добавил чародей, настырно заглядывая Долгорукому прямо в глаза, которые тут же округлились от неожиданности. – Мне нужно, чтобы ты пошёл в госпиталь. В коридоре на одной из стен висит план городской канализации. Если его правильно расколдовать, он покажет потаённую ветку, через которую мы сможем выбраться наружу, не ввязываясь в битву. И перестань пучить глазки!

– А что я? Я ничего, – мигом парировал Гарюрич.

– Только мне надо очень быстро, – взмолился Серетун. – Прям уже.

– Значит, не очень быстро, – глубокомысленно изрёк Долгорукий, – а быстро. В общем, как смогу. Вы же с этим змеёнышем тоже при деле.

Гарюрич потрепал по голове Бадиса, который только что прибежал обратно, но юный бард скривился и отошёл.

Какой-то незнакомый мужик – и руки распускает. Тьфу!

– Ты ещё змеёныша не видел, – устало ответил Серетун, вспомнив своего горячо любимого Гадиса. – Ладно, мы дальше прочёсывать гильдии, а ты притарабань мне эту дощечку, за ради бога.

На том герои снова разделились.

Снижаясь над городом в изящном пике, насквозь поросший перьями Ибн Заде увидел, как его соперник и непутёвый секундант о чём-то договариваются, а потом идут в разные стороны. Стараясь оставаться незамеченным, визирь чиркнул импровизированным крылом землю и развернулся в сторону схватки, чтобы отыскать своего идиотского коллегу с османскими замашками.

Что себе думает этот башибузук обезбашенный?

Устремившись вслед за ветром, Ибн Заде настолько увлёкся пребыванием в образе птицы, что чуть не нагадил на какого-то из моржей, но всё-таки сдержался в последний момент.

И вот, наконец, перед ответственны визирем, патриотом своего города, вверенного во власть самим Бальтазаром, оказалась бородатая харя Бешбардака, неугомонного и самовлюблённейшего из самовлюблённых падишахов во всём Мире Эскапистов.

Несмотря на то, что правитель Крепководска и его верный главнокомандующий рвались в бой первыми, вид конеглавых спиногрызов, готовых к обороне, их немного усмирил, и единственные представители кавалерии решили остаться в глубоком тылу.

Имидж Ибн Заде уже так не беспокоил. Некоторые вояки вообще не парились и напяливали футболки некрасивых цветов, а у визиря хотя бы перья.

Красивое…

– Хади я-а-а! – изумлённо протянул Бешбардак. – Сам курназ Ибн Заде собственной персоной!

– Ну здравствуй, воитель!

Визирь аккуратно приземлился прямо на лошадь, в седле которой располагался падишах. Лошадь недовольно заржала, но не стала скидывать нового седока, а то и Бешбардак мог бы полететь, и, как следствие, голова самой клячи.

– Господин, убить его? – спросил Шмаликус, обнажив изогнутый ятаган с сапфиром на рукояти.

– Дюр, мой милый энайа, тьфу, то есть дурачок, – притормозил верного главнокомандующего Бешбардак. – Впервые вижу, чтобы правитель и сам был парламентёром. Да, мой горделивый эшек?

Падишах повернул голову к Ибн Заде и подмигнул ему с насмешкой.

– Бешбардак, я пришёл договориться! – Чтобы подчеркнуть серьёзность момента, визирь втянул все перья и даже немного волосы, из-за чего его бородка стала короче на три миллиметра.

– Я вот не понимаю, – мечтательно вздохнул падишах. – Ты настолько геризекали, тьфу, то есть, придурок или прикидываешься? Сам же объявил войну, а теперь даёшь заднюю? Нехорошо. Либо ты просикмекался, не рассчитав силы, либо я прямо сейчас вызову Бальтазара, и пусть он тебя заберёт обратно. Так-то я не прочь управлять сразу двумя городами.

– Либо просикмекался ты, – дополнил Ибн Заде тираду Бешбардака третьей версией. – Видишь ли, войну я тебе не объявлял.

– А что это за телеграмма тогда была? – опешил падишах.

– Ну как тебе сказать… – Визирь выразительно посмотрел на Шмаликуса, который уже вжал голову в латы, да так, что снаружи остался один шлем.

– Говори, он её видел, – махнул рукой Бешбардак.

– В общем, сам ты эшек, энайа и всё прочее! – стараясь не сильно шуметь, распсиховался Ибн Заде. – Я тебе написал, что автор вернулся в книжку и надо воевать с ним!

– Да? – сразу побледнел падишах, но быстро нашёл крайнего (правитель он или где?), – Шмаликус!

Хотел бы главнокомандующий провалиться сквозь землю прямо вместе со своей гнедой кобылой. Но начальственный голос продолжал его донимать:

– Шмаликус, сэни кикерим твою налево!

– Да, господин? – робко отозвался вояка, будто перекурил своего кальяна в три трубки.

– Что было написано в телеграмме?

– Я уже и не вспомню, – издал Шмаликус нервный смешок.

– Отвечать! – разорался Бешбардак так, что аж сердце в пятки ушло. – Ох, эшечище ты бестолковое!

– “ОН ПРИШЁЛ НАМ ПОРА ВОЕВАТЬ”, – еле слышно отчеканил главнокомандующий.

– Что, заработала память? – ехидно усмехнулся падишах. – Вот приедем обратно в город, я тебя казню. Потом попрошу Бальтазара тебя воскресить и снова казню. И так, пока не прощу. А потом всё равно будешь сидеть в Царстве…

– Погоди! – прервал закипающего коллегу Ибн Заде. – У нас есть проблема посерьёзнее, чем этот дебил. Во-первых, давай остановим войну.

– Но они так славно дерутся, – голосом обиженного ребёнка возразил Бешбардак, хотя тут же взял себя в руки: – Шмаликус! Прекращай наступление!

Гарюрич вбежал в госпиталь, совершенно ничего не соображая. Какой-то план эвакуации, какие-то дощечки и подземные ходы. Как будто у него забот нету.

К слову, заботы у Долгорукого действительно были. Его тянуло к оригиналу ещё больше. Не в плане романтической привязанности, само собой, а вполне осязаемо, как к источнику, через который Ткань Повествования сбрасывала уйму энергии на поддержание жизни совершенно лишней копии, ещё и обращённой.

Чтобы жизнь мёдом не казалась, в коридоре как будто специально раскидали больных по койкам. Медсёстры еле-еле нашли место для последнего из раненых моржей и закрылись, чтобы хотя бы этим оказать первую помощь.

С тех пор, как Астролябия ушла, персонал в госпитале сильно урезали, а начальницей поставили молодую и перспективную псевдоподиху. Кстати, первую медсестру не человеческого происхождения, которую одобрил ещё сам Боритюрис, орк из орков, за исключительный талант к отращиванию дополнительных конечностей, что позволяло ей обслуживать до четырёх пациентов за один раз.

И вот, продираясь через штабеля окровавленных добровольцев, получая укусы в спину от конеглавых грызунов, закрывая лицо от справедливых сестринских пощёчин, Гарюрич оказался у единственной деревянной таблички, которая висела в окрестностях. И был на ней совсем не план эвакуации, а санбюллетень о