и больше, и мы видим, с какой безумной скоростью и жестокостью разрушается вся экономическая и моральная жизнь великого народа, как убивается, в буквальном смысле слова, все лучшее, что там есть, как губится самая душа народа.

Что касается наших отношений к союзникам, то я хочу подчеркнуть еще раз то обстоятельство, что восставшая против большевиков Россия фактически считала себя в состоянии войны с Германией с начала июня месяца, когда она определенно заявила, что она не признает Брест-Литовского мира и что она формирует свою армию для войны с Германией, и не наша вина, что мы могли драться только с германскими военнопленными и не могли сойтись грудью на подлинном Русско-Германском фронте. Мы для этого сделали все, что могли.

Ввиду того что теперь в России существует уже два фронта — Северный союзный и Волжский, оттянувший на себя огромное количество большевистских сил, — движение с Юга России могло бы счастливо разрешить задачу водворения в России настоящего демократического порядка. Для этой цели было бы достаточно посылки 60 тысяч человек из Одессы, которые вместе с русскими силами, сформированными уже на Юге России, а по газетным сведениям взявшими уже Киев, могли бы очень быстро двинуться к Москве.

Вся наша война от Самары и до Владивостока велась главным образом по линии железной дороги или на водных путях. В данном случае произойдет то же самое, и поэтому нельзя медлить ни минуты и надо посылать как можно скорее войска хотя бы с того же Салоникского фронта, теперь совершенно свободного вследствие германского перемирия.

То обстоятельство, что Германия вышла из войны, никоим образом не может изменить решения, принятого уже союзниками, ибо большевики и германцы были в полном и тесном союзе в их действиях против нас и союзников. Выбытие одного из врагов не может ничего изменить в наших отношениях к другому врагу, поскольку он продолжает действовать против нас. Кроме того, необходимо, чтобы американские войска, находящиеся во Владивостоке, послали хоть несколько своих частей к Волге, для того чтобы русское население видело и американские части среди себя, ибо оно совершенно не понимает, каким образом великая демократия может оставить лучшую часть русской демократии, русского населения на произвол судьбы, каким образом американцы могут спокойно, сложа руки смотреть из Владивостока, будучи все же на русской территории, как гибнет то русское население, которое они же сами, через посредство своего посла в России, сэра Френсиса, призвали к восстанию против большевиков. И необходимо, чтобы Соединенные Штаты способствовали отправке на этот фронт всего нужного в смысле экипировки, вооружения и снаряжения, как для уже бьющейся на фронте Русской армии, так и для тех новобранцев, которые нами призваны и которые не могут принять участия в боях из-за отсутствия вооружения.

А. Котомкин[44]

О чехословацких легионерах[45]

Для того чтобы читателям были яснее мои взаимоотношения с чехословацкими легионерами, я вынужден начать именно с описания этих взаимоотношений и с того момента, когда, наконец, исполнилось мое заветное желание — увидеть настоящих сыновей моего любимого чешского героя Яна Гуса. Образ этого славянского мученика не раз вставал передо мною в ореоле своих страданий за чешский народ, за его Веру и Свободу. И вот, будучи эвакуирован из действующей армии в Киев, в 1915 году, под влиянием празднества в память пятисотлетней годовщины со дня мученической кончины Яна Гуса, решил посвятить ему свои строфы в нескольких отдельных драматических картинах, которые впоследствии были переделаны мною в 5-актную пьесу, под руководством известного профессора, слависта Казанского университета Н. М. Покровского (скончавшегося потом от голодного тифа).

Первая встреча с чехословацкими легионерами произошла в то время, когда моя драма «Ян Гус» уже освободилась от цензурного запрета, а я сам, как и все русские люди, находился под властью большевиков и, конечно, вместе с родной Казанью и всем Поволжьем радовался успехам чехословацких легионеров, идущих на помощь своей старшей сестре — России, еще так недавно освободившей одних славян от тысячелетнего иностранного ига, других — от угрозы порабощения.

Как сейчас я вижу картину занятия Казани чехословацкими легионерами. С каким восторгом все население города Казани, от мала до велика, встречало своих избавителей — братьев чехословаков, сербов и отряд русской Народной армии, пришедших с белыми повязками на рукаве!

С какой поспешностью, равной панике, бежали коммунисты из Казани в разные стороны — не успевшие бежать бросали оружие, падали на колени, плакали, просили пощады…

Во главе всего Волжского фронта стоял генерал Чечек. Во главе 1-го Чешского стрелкового, имени Яна Гуса, полка стоял доблестный командир, в то время только поручик, а потом полковник Швец, храбрый и честный воин, любивший Россию горячей, неподкупной любовью, рвавшийся освободить ее от большевистских пут.

Во главе Сербского отряда стоял доблестный воевода Благотич, вскоре погибший смертью храбрых за Россию, Сербию и все Славянство, в неравных боях под городом Свияжском. Как сейчас вижу его гроб на лафете, буквально утопавший в цветах, славянских лентах и многочисленных венках — это провожали на место вечного упокоения героя-славянина, помнившего свой долг и оставшегося верным до конца матери России. Русским отрядом командовал полковник Степанов; сюда же входил и только что созданный добровольческий отряд доблестного героя Каппеля. Все это движение возглавлялось Комитетом Учредительного собрания, с помощником военного министра эсером Лебедевым и эсерами — Фортунатовым, Брушвитом и другими.

Еще задолго до выступления чехов к нам на берега Волги летели вести о чем-то важном, о каком-то торжественном событии. И когда это совершилось, то почувствовалось, что наступил действительно торжественный момент, впоследствии выдвинувший много героических и предательских имен — имен, запечатленных историей. Эти имена передавались в то время из уст в уста, и как эхо отзывались по всей России, и волновали сердца обывателя, жаждавшего прихода избавителей от коммунистического ига. Но что они несли Русскому Народу — не было известно. А слухи шли, набегали, разрастались, и, наконец, свершилось!

Была взята Самара, затем Симбирск — настала очередь и Казани. Волнение среди населения усилилось: одни говорили, что подошли бандиты, другие отвечали, что идут освободители, несущие закон, порядок и хлеб.

Но вот стихла орудийная и ружейная стрельба — вошли избавители… Жизнь казанцев начала выпрямляться, как цветок из-под давившего его камня; лица граждан, до того хмурые, забитые, повеселели, и опять затрепетала, как выпущенная на свободу птица, повседневная жизнь.

К сожалению, это состояние длилось недолго — был упущен важный момент закрепления взятых позиций. Вместо этого начались бесконечные митинги, всевозможные собрания, заседания, резолюции, голосования и