— Гитлер капут… Русский зима некорош.

И снова спешили к своим поклажам.

Галактион как-то сказал Клаве:

— Надо бы нам с тобой подумать о дороге. Санки у меня добрые, много кое-чего можно уложить.

Клава промолчала, мстительно подумала: «Попробуй только куда-нибудь смыться»… Бурлак, видимо, принял ее молчание как знак нерешимости и припугнул на всякий случай:

— В лапы к красным нам ни в коем разе нельзя попадаться. Небось, сама слыхала: всех, кто остался у немцев, — в расход, а нет — в Сибирь на вечную каторгу.

Клава пошла в свою комнату, так ничего и не ответив ему. Но с того дня Галактион стал основательно готовиться к отъезду. Делал он это по ночам, за закрытой дверью. Подолгу рылся в сундуке, обитом узкими полосами блестящей жести, точно обручами, кряхтел, чмокал губами, шлепал по полу босыми ногами и вдруг надолго затихал. Клава уже думала, что он наконец улегся, уснул, но вскоре шлепающие шаги и возня снова доносились до ее слуха. Опасаясь, что Галактион может незаметно улизнуть, она несколько ночей почти не спала. Решила, что бы там ни было, задержать его.

Когда в сентябре 1943 года наша артиллерия начала обстреливать из дальнобойных орудий окрестности поселка, Галактион, вконец растерянный, угорело заметался, нагружая без разбора тележку всяким барахлишком. Он уже собрался было выехать со двора, но Клава преградила ему дорогу:

— Ворочайтесь, наши в поселке, — приказала она.

Галактион обессиленно выронил из рук оглобельки, в смятении глядя на нее.

Вырвавшись из дома Бурлака, Клава почувствовала себя раскованно, свободно и легко, будто наконец выбралась из глубокого затхлого подполья. Она как бы вся распахнулась и, словно мстя за свое долготерпение и отверженность, зажила смело, дерзко и просторно…

Уже под утро Варя тихо, чтобы никто не слышал, юркнула к ней под одеяло, прижала к себе, тихо спросила:

— С кем это ты всю ночь воюешь, Клавка?

— А разве что?.. — не поняв ее, удивилась Лебедь.

— И во сне с кем-то ругаешься, вот что.

— Ой! — точно от острой боли ойкнула Клава. — А что я говорила?

— Пойми тебя: стонешь, ругаешься, а кого ругаешь — сам аллах не разберет.

Клава всхлипнула, уткнулась мокрым лицом в плечо подруги и вся затряслась. Ее слезы испугали Варю. Она ни разу не видела, чтобы отчаянная, дерзкая, никогда неунывающая Клавка-коногон плакала.

II

Проходя мимо поселкового сквера, Клава услышала, как ее кто-то окликнул. Она обернулась. Навстречу ей, минуя торные дорожки, напрямик по густой траве легко и бойко шагал Костров. На нем были разутюженные широкие матросские брюки, белая рубашка с распахнутым воротом, из которого высматривала полосатая тельняшка. Когда он выходил из тени на солнце, приглаженные волосы его бронзово блестели. «Чего ему надо?» — сердито подумала Клава, но все же остановилась. Она всегда недоверчиво, подозрительно относилась к этому парню. Наблюдая, как он заносчивым петушком расхаживает по нарядной, Клава до боли в пальцах сжимала кнутовище. Но он никогда не затрагивал ее и, казалось, совсем не замечал.

Костров подошел к ней, приветливо улыбнулся.

— Здравствуйте, Клава, — сказал он.

— Смотри, какой вежливый, — усмешливо протянула она. — Ну, здорово. Что скажешь?

В какую-то секунду она как бы впервые разглядела его синие глаза, скуластое лицо с рассеянными на нем мелкими веснушками.

— Да вот, решил предложить, — говорил Костров, усиленно моргая и не смея взглянуть на нее, — может, пройдемся, вечер — красота, — и, осмелев, потянулся к ее локтю.

Клава отступила на шаг, сказала холодно:

— Я находилась в шахте, с меня хватит, — и зашагала по тротуарчику.

Костров не отставал, шел следом.

— Ну какая вы, ей-богу, Клава… — пытался говорить он и не договаривал.

— Какая? — спросила она на ходу, не оборачиваясь.

— Какая, какая, — обидчиво бормотал он, — я к вам по-хорошему, а ты козыришь. — Не зная, как подладиться, он называл ее то на «вы», то на «ты». — Вечер-то какой замечательный, пройдемтесь на пару…

Клава на какое-то мгновение вдруг почувствовала жалость к себе. Она никогда не задумывалась над тем, чтобы приятно, в свое удовольствие провести свободное время. Всегда в шахте или в общежитии. Разве только сходит в кино. И такое случается редко.

— Я уже была в паре… с Бертой, — сказала она.

Ей показалось, что Костров уловил в ее голосе жалобную нотку, на ходу круто обернулась.

— Ты наконец отвяжешься… ухажер липовый!

Костров продолжал улыбаться, не спуская с нее пристального взгляда.

— Красивая ты, ей-богу… — сказал он мечтательно тихо, словно самому себе.

— Красивая, да не твоя, — сказала Клава.

— А чья же? — не веря ей, переспросил Костров.

— Мужнина, чья же еще.

— Не ври, ты не замужняя, я знаю, — и рассмеялся, радуясь, что уличил ее во лжи.

К ней неожиданно пришла дерзкая мысль, и Клава схватилась за нее.

— Тоже мне знахарь сыскался, — насмешливо сказала она и уже серьезно спросила: — Галактиона Бурлака знаешь?

— Это который ногу волочит, старикашка?..

— Он самый, — будто обрадовалась его догадливости Клава. — Этот Бурлак и есть мой законный муженек.

Костров недоверчиво посмотрел на нее.

— Чудишь!..

— Охота мне чудить. Всему поселку известно, только тебе, дурню, невдомек. Ухажер-стажер! — и, смеясь, побежала от него.

III

Клава по-прежнему оставалась отчужденно безразличной, иногда даже дерзкой с Костровым. В ответ на ее язвинки Костя только улыбался своей беспомощной улыбкой. Но вскоре Клава поняла, что бессильна что-нибудь сделать, чтобы он наконец отстал, и в ответ на его улыбки сама улыбалась и безобидно говорила: «Ну, чего ты пялишься на меня, Костик? Любишь, так скажи». Но Костров в любви не признавался. Постепенно Клава стала привыкать к тому, что парень, где бы они ни встретились — в нарядной или в шахте, — подходил к ней и о чем-нибудь заговаривал. Видя это, подруги Клавы только лукаво играли в переглядки.

На этот раз встреча была необычной. Придя на смену, бригада Кострова забилась в дальний угол нарядной — о чем-то совещались, отчаянно дымя цигарками. Вскоре появилась бригада Варвары Быловой. Женщины только что поднялись из шахты. Держась друг за дружку, уставшие, они вплотную приблизились к забойщикам. Минуту спустя в нарядной завязалась разноголосая перебранка. Былова что-то разгневанно доказывала Кострову, размахивая руками. Оказалось, что бригада забойщиков в минувшую смену искривила линию забоев и горнячкам пришлось приложить немало усилий, чтобы ее выровнять. Особенно допекала Кострова Зинка Постылова:

— Ты приехал за длинным рублем, — кричала она, взмахивая руками, — набьешь карманы и был таков, а нам для мужиков наших шахту надо восстановить, какой была…

Костров стоял недвижимый, невозмутимо дымя цигаркой:

— А у тебя мужик-то когда-нибудь был? — насмешливо спрашивал он у Зинки.

— Не чета тебе, рвачу-заробитчанину…

Былова