Королев, председательствуя на собрании, не призывал к порядку, не успокаивал, хорошо понимая, что после долгих напряженных минут молчания, пока представитель докладывал собранию суть дела, такая разрядка просто необходима. Арина Федоровна стала у края стола — сухонькая, прямая, лицо строгое, глаза ясные и сурово спокойные. Сергею всегда казалось, что все в матери ему хорошо и давно известно. Каждая складочка на ее лице, каждый ее жест близки и понятны ему, как и всякому любящему сыну. Но, когда она выступала на собрании, он всякий раз неожиданно открывал в ней для себя что-нибудь новое и с благоговейным трепетом ждал ее слов. С тем же чувством слушали ее и все присутствующие.

— Я — старая большевичка и знаю, как тяжко приходится человеку, когда его разлучают с родной ленинской партией, — говорила она. — Все, что там в вашей папочке собрано, товарищ представитель, насчет коммуниста Андрея Горбатюка, может, правда, а может, и нет. Мы Андрея Горбатюка принимали в партию, перед нами он и должен держать ответ. А как же можно за глаза решать судьбу человека! Такого права никому не дадено. Пусть Горбатюк явится в свою партийную ячейку, и мы сообща решим, как с ним поступить. Ежели окажется, что он правда оборотень или, как вы, товарищ представитель, выразились — изменник Родины и предатель, пощады ему от нас не ждать.

Все дружно зааплодировали. Послышались одобрительные возгласы:

— Правильно, мать!

— Как можно человека за глаза исключать!

— Пусть придет Горбатюк, тогда и решим!

Арина Федоровна выждала, пока собрание утихнет, и продолжала:

— Я высказываю свою думку, товарищи коммунисты, а там сами решайте. Только пускай лучше рука моя отсохнет, а за глаза ни «за», ни «против» голосовать не стану. — И, вскинув голову, пошла на свое место.

Все снова загудели.

Королев, видя, что других мнений нет, чтобы не тратить время, решил поставить предложение старой большевички на голосование. Представитель нервничал, пытался что-то говорить, но ему не дали. Проголосовали единогласно. Воздержался один Шугай. Он сидел в самых задних рядах, в углу, притихший, нахмуренно задумчивый.

Когда стали расходиться, Королев подозвал его, сказал, чтобы на минутку остался. Шугай недовольно поморщился, помялся, но покорился.

Заложив руки за спину, он с мрачным отяжелевшим лицом стал вышагивать по комнате. Королев, делая вид занятого человека, что-то искал в сейфе и, украдкой поглядывая на него, думал: «Опять ты, Николай Архипович, остался при своем мнении. Когда-нибудь тебе это припомнят коммунисты». — И, замкнув сейф, сказал:

— Присаживайся, Николай Архипович, поговорить надо.

Шугай вскипел:

— О чем говорить?!.. По-моему, все ясно.

— Для тебя ясно, а для меня — не ясно, — спокойно выговорил Королев и уже настойчиво: — Садись!

Шугай нехотя сел напротив, боком к парторгу. Королев всмотрелся в профиль его лица и не впервые для себя отметил, что Шугай заметно сдал, похудел.

— Я как председатель собрания, — начал Королев, — не требовал от тебя объяснения: почему воздержался? Да это и не положено. Может, мне объяснишь?

Шугай резко, всем корпусом повернулся к нему. Глаза его были накалены.

— Извини меня, парторг, но ты чудак! Не знаешь, с кем имеешь дело.

— А с кем?

— С органами, вот с кем! — пуча, точно от испуга глаза, сдавленным голосом выговорил Шугай, — там, будь уверен, похлеще нас с тобой разбираются, кто чист, а у кого рыльце в пушку. Сказали, что Горбатюк — немецкий шпион, перебежчик, значит, так, в прямом смысле, и понимай.

— А ты как считаешь — перебежчик он? — спросил Королев.

— А что я?! — удивленно переспросил Шугай и, помедлив, неопределенно ответил: — Я своего твердого мнения на этот счет пока что не имею.

— Выходит, умываешь руки?

— А у меня они чистые, — с усмешкой сказал он и, как бы для убедительности, посмотрел на свои широкие ладони.

«Хитер», — подумал Королев. Вспомнил, как однажды во время очередной стычки с Горбатюком Шугай, распалившись, зловеще пообещал председателю шахткома: «Ты, Андрей, когда-нибудь допрыгаешься…» Тогда Королев не придал значения его словам. Мало ли что эти горячие головы могли наговорить друг другу в порыве раздражения. Теперь же с ужасом подумал: «Неужели и Шугай приложил к делу Горбатюка свою руку?.. Это невероятно! Но не исключено».

Отмалчиваться нельзя было, и Королев решил продолжить разговор:

— Я считаю, что коммунисты правильно решили, потребовав Горбатюка к себе на собрание. В конце концов, пока он не исключен из рядов партии, является членом нашей организации.

— Оно, может быть, и верно, — в сомнении пожал плечами Шугай, — да только кто его отпустит, раз уж он у них числится…

— Должны отпустить. Там тоже разбираются.

— Смотри, так и отпустят, — безнадежно протянул Шугай. — Органы, брат, в теперешнее, военное время — сила. Власть у них — неограниченная.

— Ты так говоришь, будто имел с ними дело, — вставил с улыбкой Королев.

— А ты думаешь, одного тебя вызывали по делу Горбатюка? — лукаво сощурился он, — таскали и меня и не один раз, так что — в курсе.

Королев опешил. Ему даже и в голову не приходило, что не один он побывал в доме по Садовой № 19. Оказывается, вызывали и начальника шахты, и, наверно, не только его одного…

Шугай поднялся со стула, пристально посмотрел на парторга.

— Ты с ними, Сергей, не того, — предостерегающе многозначительно покрутил он кистью, — мой тебе совет: не прись на рожон, дело серьезное. А то как бы сам не допрыгался. Ясно?..

— Запугиваешь?

— Не пугаю, по-дружески советую, — так же спокойно сказал ему Шугай. — Ты думаешь, я просто так, сдуру воздержался при голосовании? Как бы не так! — негромко воскликнул он и добавил, словно секретничая: — Чтоб лишний раз не таскали, не отрывали от работы. Ясно?! Один ведь черт, как решат — так и будет. Теперь они в защитниках Горбатюка не нуждаются. — Он пресекся на полуслове и предупредил: — Только чтоб разговор этот остался между нами. Я дал подписку, должен понимать… — и, сославшись на занятость, поспешно вышел.

Королев сидел в одиночестве, думал о начальнике шахты. Что-то в нем было загадочное, неясное: или страшится за свою шкуру, или согласился с чьим-то доносом и теперь ловчит.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

I

В шахту спустили еще несколько лошадей. В конюхи напросился Лукьян Грыза. Он ходил по пятам за Шугаем, умолял:

— Пойми меня, бога ради, Николай Архипович: в забойщики я негож, задышка у меня, сам знаешь, а без шахты моготы моей нету. Ко всему — никого у меня, один, как обкошенный куст. Не дай загинуть от тоски смертной.

Шугай вначале решил назначить конюхом девушку. В эти дни из сел целыми партиями прибывали в трест девчата, пожелавшие