— Почему это кого-то волнует?

— Может, потому, что у партнера могут быть чудовищные, безобразные пальцы на ногах, а ты не будешь об этом знать?

— А у тебя безобразные пальцы?

— Поистине гротескные. Меня надо показывать на ярмарках. Мои пальцы несовместимы с сексом. По сути, встроенный контрацептив.

Адам вздохнул, но ей явно удалось его развеселить. Он изо всех сил старался сохранить угрюмый, хмурый, глубокомысленный вид, и Оливии это ужасно нравилось.

— Я несколько раз видел тебя в шлепанцах. В лаборатории, кстати, нельзя ходить в таком виде.

— Ты, должно быть, ошибся.

— Да неужели.

— Мне не нравятся ваши намеки, доктор Карлсен. Я очень серьезно отношусь к рекомендациям Стэнфорда по охране окружающей среды и технике безопасности, и… Что ты…

Он был намного крупнее ее, он мог держать ее одной рукой за живот, пока стаскивал с нее носки, и почему-то это было очень приятно. Оливия усердно сопротивлялась и, возможно, поставила ему пару синяков, но, когда ему наконец удалось стянуть с нее гольфы, она задыхалась от смеха. Адам благоговейно гладил ее ступни, как будто восхищался их изяществом и идеальной формой, несмотря на то что она бегала по два марафона в год.

— Ты была права, — сказал он.

Тяжело дыша, Оливия вопросительно посмотрела на него.

— У тебя довольно отвратительные ноги.

— Что? — Она ахнула и высвободилась, толкнув его в плечо так, что он опрокинулся на спину, оказавшись под ней. Такой гигант, как он, конечно, мог сбросить ее с себя. И все же. — Возьми свои слова обратно. У меня симпатичные ножки.

— Как образец уродства, может быть.

— Не бывает такого.

Его смех теплым потоком пробежал по ее щеке.

— Наверное, в немецком есть для этого слово. Симпатичные, но исключительно уродливые.

Она слегка прикусила его губу, и тут он как будто потерял свой привычный самоконтроль. Казалось, ему внезапно захотелось большего, и он перевернулся, накрыв ее своим телом и превратив укус в поцелуй. А может, Оливия сделала это сама, судя по тому, как ее язык коснулся его губы точно там, где она ее прикусила.

Возможно, ей следовало попросить его перестать. Она была потная и липкая, ей следовало встать и пойти в душ. Этого требовал постельный этикет. Но Адам казался таким теплым и сильным, он весь светился. От него приятно пахло даже после всего, чем они занимались, и она не смогла сосредоточиться. Оливия обвила руками его шею и потянула к себе.

— Ты весишь тонну, — сказала она. Он попытался подняться и отстраниться, но она обхватила его ногами за талию, прижимая к себе. С ним она чувствовала себя в безопасности. Непобедимой. Настоящей истребительницей. Он делал ее могущественной, свирепой, как будто она могла уничтожить Тома Бентона и рак поджелудочной одной левой.

— Нет, мне так нравится. Останься, пожалуйста. — Она улыбнулась ему и увидела, что дыхание его участилось.

— Ты и вправду перетаскиваешь одеяло на себя.

У основания ее шеи было место, которое он нашел раньше, место, которое заставило ее вздохнуть, выгнуться дугой и медленно опуститься на подушку. Он атаковал его так, будто это была его новая путеводная звезда. У него была своя манера целовать ее: наполовину осторожно, наполовину безудержно — и теперь она удивлялась: почему раньше она считала поцелуи таким скучным, бессмысленным занятием?

— Мне надо привести себя в порядок, — сказала она, но не сдвинулась с места.

Он соскользнул вниз, всего на несколько сантиметров, ровно настолько, чтобы переместиться на ее ключицу, а потом — на изгиб груди.

— Адам.

Он проигнорировал ее и провел пальцем по ее выступающим тазовым костям, ребрам, натянутой коже живота. Он поцеловал каждую веснушку до последней, как будто хотел сохранить их в своей памяти, а их было так много.

— Я вся липкая, Адам. — Она слегка поерзала.

В ответ его ладонь переместилась к ее ягодицам. Чтобы удержать ее на месте.

— Ш-ш-ш. Я сам приведу тебя в порядок.

Он засунул в нее палец, и она охнула, потому что… О боже. О. О боже. Она слышала влажные звуки там, внизу, своих выделений и его спермы, и ему должно было быть противно от этого, и ей тоже, но тем не менее…

Противно не было. И он стонал, как будто удовлетворение от того, что он устроил внутри нее, осознание того, что она позволила ему это, опьяняло его. Оливия закрыла глаза и позволила себе забыться, чувствуя, как он лижет ее кожу между бедрами и низом живота, слыша тихие стоны и вздохи, вырывающиеся из собственного рта, запуская пальцы в его волосы, чтобы крепче прижать его к себе. Когда она кончила, ей явно уже не требовался душ. Медленные судороги накатывали большими волнами, ее бедра дрожали у его головы, и тогда он спросил:

— Можно я снова в тебя войду?

Она посмотрела на него снизу вверх, раскрасневшись и после оргазма не до конца понимая, что происходит, и прикусила губу. Она хотела этого. Действительно хотела, чтобы он был на ней, внутри нее, прижимал ее грудью к матрасу, чтобы его руки обвивали ее тело. Это давно забытое чувство безопасности, принадлежности к чему-то, казалось, росло по мере того, как они становились ближе друг другу.

— Я хочу. — Она подняла ладонь, чтобы коснуться его руки, той, на которую он опирался. — Просто… У меня все болит, и я…

Адам тут же пожалел о том, что спросил. Оливия поняла это по тому, как мгновенно он замер, а потом отстранился от нее, словно не хотел давить, словно хотел освободить ее личное пространство. Но ей это не было нужно.

— Нет, — запаниковала она. — Это не то…

— Эй. — Он заметил, как она взволнована, и наклонился поцеловать ее.

— Я правда хочу…

— Оливия. — Адам обвил ее руками и ногами. Его член коснулся ее поясницы, но он тут же отодвинулся в сторону. — Ты права. Давай спать.

— Что? Нет. — Она села, нахмурившись. — Я не хочу спать.

Она видела, что он борется изо всех сил. Пытается скрыть свое возбуждение. Старается не смотреть на ее обнаженное тело.

— Ты прилетела рано утром. Наверное, у тебя джетлаг…

— Но у нас есть всего одна ночь.

Одна-единственная ночь. Оливия могла поставить весь мир на паузу всего на одну ночь. Не думать о Томе, о том, что случилось этим утром, и о таинственной женщине, в которую был влюблен Адам. На одну ночь забыть, что, какие бы чувства она к нему ни испытывала, они не были взаимными.

— Эй. — Он потянулся, чтобы откинуть ее волосы ей на спину. — Ты мне ничего не должна. Давай немного поспим и…

— У нас есть одна ночь. — Преисполненная решимости, она прижала ладонь к его груди и оседлала его. Хлопок его брюк мягко прижимался к ее складкам. — Я хочу целую ночь.