Шрифт:
Закладка:
Борьба против игроков была бы далеко не полна, если бы падре Рокко оставил в покое богатых и властных. Однажды он поднес Карлу III длинный список дворянских фамилий, представители которых были разорены игрою. Прочитав список, король пришел в ужас.
– Я не хочу, – воскликнул он, – быть королем нищих.
И тотчас же последовал указ, запрещавший азартные игры. Пойманные и уличенные в них дворяне осуждались на пять лет в тюрьму, а мещане – на такой же срок на галеры. Фердинанд IV еще усилил эти наказания.
Громадные и великолепные здания существующей до сих пор неаполитанской Albergo dei Poveri (приют для бедных) одолжен своим существованием тоже падре Рокко[98].
Королева Мария Амалия[99] собственными руками украшала алтарь на Рождество Христово. Ей понадобилось для этого несколько ожерелий. Она начала их нанизывать; работа шла медленно. Один из присутствовавших заметил, что в Генуэзском приюте для бедных в этих случаях употребляют длинную иглу. Зашла речь об этом учреждении; падре Рокко был тут же…
– Позор для Неаполя, и стыд для короля, что у нас нет ничего подобного, – резко, по своему обыкновению, воскликнул он.
Король улыбнулся.
– Потише, потише, святой отец… Я давно хочу создать здесь что – нибудь подобное.
Король определил на это громадную сумму и, чтобы ее покрыть, отказался от целого ряда обычных во дворце праздников; затем он прекратил охоту, и всё добытое таким образом определил на приют для бедных.
Падре Рокко был в иных случаях беспощаден. Он раз в процессии подошел к богатой и знатной даме и, указав ей на массу полунагих неаполитанских бедняков, стоявших вдали, заметил:
– На глазах голодных людей, вы, ведь, не станете есть? Зачем же вы носите бриллианты и изумруды перед голыми!
Влияние старика – монаха было так велико, что дама сняла с себя все драгоценности и отдала ему для приюта бедных.
У Карла III была страсть к рыболовству и охоте, и он удовлетворял ее, как простой горожанин: в одиночку ходил с ружьем или уезжал с удочками в Портичи, где у него был свой дворец. Пример этот так вдохновил падре Рокко, что он уже властно обращался к дворянам: «вы роскошествуете, когда ваш король во всем себе отказывает»; и вот в самое короткое время деньги для приюта бедных оказались собранными…
Можно думать, что это именно и создало самых сильных врагов падре Рокко. Завистники умножались, по мере роста всеобщего к нему уважения, любви к нему. Посыпались обвинения, что он позорит монашескую рясу, являясь в самых постыдных местах. Его покровителя, Карла III, уже не было в Неаполе[100].
Раз в самом ужаснейшем гнезде порока и преступления, – куда и простонародье не решалось ходить без опаски, – на одной из площадей началась схватка между чернью и полицией. Пошли в дело ножи… Падре Рокко, всегда болевший сердцем за слабых и угнетенных, бросился в самую кипень свалки и, удерживая одних, грозя другим, убеждая третьих, остановил разгоревшееся, было, кровопролитие. Настоятелю доминиканского монастыря рассказали этот случай, но в особом освещении, приписав падре Рокко почин этой схватки. Монашество было все против бедного инока. «Апостола улицы», не выслушав, заперли в тюрьму обители, а оттуда тайком, ночью сослали в монастырь на Монте – Сомма на Везувии[101], запретив ему вступать с кем бы то ни было в сношения и подчинив его строжайшему надзору.
Два года провел в изгнании падре Рокко, сокрушаясь о своих бедных, о детях основанных им приютов, о несчастных, спасенных им и помещенных в убежища. Деятельная натура его не могла примириться с спокойствием и тишиною ссылочного скита. Жажда подвига, внутренний огонь прожигали его насквозь. Он уходил иногда на вершину горы и оттуда, со слезами на глазах, смотрел на свой Неаполь и простирал к нему руки, точно желал обнять его. Приставленные к нему сторожа часто видели его «грызущим зубами» железные затворы своей кельи, которую за ее тишину и покой Рокко называл гробом.
– Я был в Ноевом ковчеге, тщетно ожидая голубя, – говорил он потом об этом времени…
В 1764 году повальная болезнь и голод посетили Неаполь. Бедствия были так ужасны, что народ, скученный в грязи и тесноте старых улиц, сбитый, как стадо, ополоумевший от безработицы, беспомощно, тысячами умирал на тротуарах. Окрестные деревни безлюдели. Были улицы, сплошь обратившиеся в кладбища. Начались восстания.
Имя падре Рокко пришло всем на уста и на память. Первые же враги его сообразили, что помочь делу может только он, и никто больше. Никто не давал себе отчета, что здесь может сделать старый монах? Знали только, что он один может положить конец всенародному отчаянию. К падре Рокко послали просить вернуться в Неаполь.
Он, «как орел со скалы», кинулся вниз, в жаждавшие его помощи гнезда болезни и нищеты. Казалось, силы его удвоились, утроились. Современники не понимали, когда он спал. Его и ночью, и днем видели за работою. Он первым делом построил бараки для больных, отделив их от здоровых; он очищал квартиры бедных, хоронил умерших и утешал живых. Он организовал в самых широких размерах доставку хлеба бесчисленным голодным семьям. В конце концов, он влил часть своей энергии в остальное духовенство растерянного Неаполя, и у него разом составилась целая партия молодых, самоотверженных помощников…
Эпидемия поддалась… Размеры ее сократились… Целые кварталы уже были свободны от нее; с тем большею «яростью» старый народник – черноризец боролся с нею в последних ее гнездах. Его встречали во всех концах города. Ему случалось подряд по целым дням не есть, – некогда было!
Он в то же время позаботился и о «последнем приюте» для бедных. Трупы их до тех пор кидали прямо во рвы, в общие, переполненные водою ямы. Часто их даже забывали заваливать землею, и на целые версты кругом всё было заражено зловонием разлагавшихся тел. Проезжающие мимо, случалось, падали мертвыми. Их поражали миазмы. Падре Рокко выбрал день, созвал всех своих, – явился на место и завалил все эти ужасные клоаки землей. Потом он, не спрашиваясь никого, занял громадное пространство на север от города, и не успели еще власти очнуться и помешать ему, как он во главе целой армии помощников разбил там кладбище. Новые трупы были похоронены как
