– столь же ясно дал понять, что не желает массового размещения эвакуированных ни в советской, ни в бывшей имперской столицах[664]. Ведь высокая концентрация переселенцев в столице грозила в том числе и политическими последствиями, как, например, в январе 1990 года, когда почти отчаявшиеся беженцы стали собирать несанкционированные митинги в центре Москвы. Чиновники считали, что этого можно было избежать, если бы людей распределили по отдаленным от столицы населенным пунктам[665]. Кроме того, министерства несли ответственность и за трудоустройство своих переселенцев – задача в перестройку крайне незавидная. И вместе с тем «подавляющее большинство» эвакуированных от предложенной им работы отказывалось[666]. Ситуация перекликалась со сложившейся после ташкентского землетрясения, когда переселенцы выборочно принимали или отвергали предлагаемую им помощь.

Нежелание союзных республик участвовать в восстановительных или эвакуационных мероприятиях в каком-то смысле приветствовалось в Армении, поскольку игнорирование армянского горя способствовало текущей повестке обретения большей автономии. Так что власти Армении постарались без промедления воспользоваться этой возможностью, вскоре представив Москве отчеты, исходя из которых землетрясение оказало столь разрушительное воздействие на ситуацию в регионе, что экономическую систему республики следовало кардинальным образом переосмыслить. Ответы же на поставленные вопросы предполагалось искать не в Советском Союзе, но за его пределами, где армянская диаспора обладала мощнейшими ресурсами для финансирования восстановления республики и полного ее экономического переустройства. Важно отметить, что Армения обращалась к диаспоре даже не столько за пожертвованиями, сколь ко за помощью в реструктуризации денежных потоков, как входящих в республику, так и исходящих из нее. В аккуратнейшим образом составленном докладе, представленном в Москве Рыжкову армянским академиком А. Г. Аганбегяном[667] и народным депутатом СССР от Армении Г. В. Старовойтовой (уроженкой Челябинска), утверждалось, что после того, как Советское государство оказало Армении столь внушительную финансовую поддержку, армяне уже навряд ли могут рассчитывать на дополнительное государственное финансирование в ущерб интересам других республик[668]. А раз Армении предстояло найти собственное решение, то требовались и новые инвестиционные механизмы. Вместо «прямой [финансовой] помощи нуждающимся регионам» Аганбегян и Старовойтова предлагали отдать армянской диаспоре в аренду землю, где бы появились гостиницы, курорты и иные коммерческие предприятия. В идеале Армения должна была превратиться в «зону свободного предпринимательства», а ереванский Звартноц – в международный, принимающий рейсы со всего мира (а не только из Лос-Анджелеса, как пару лет назад[669]) аэропорт[670]. Безусловно, немалым тому вдохновением послужило землетрясение, поскольку уже тогда «весь мир» прибывал в ереванский аэропорт в рамках программ гуманитарной помощи[671]. Описанная система могла бы функционировать более эффективно, имей Министерство иностранных дел Армянской ССР более широкие полномочия. Ведь представительство за рубежом, вкупе с возможностью самостоятельно выдавать въездные визы, значительно облегчило бы привлечение в республику иностранных инвестиций[672], выросший поток которых, в свою очередь, требовал капитальной модернизации транспортной инфраструктуры[673]. Армяне, подобно украинцам после Чернобыля, желали полностью сменить текущую экономическую парадигму. Землетрясением была уничтожена значительная часть индустриального сектора, однако перестраивать предприятия тяжелой промышленности смысла было мало; вместо этого Аганбегян и Старовойтова предлагали сосредоточить усилия на развитии легкой промышленности (здесь аргументация была не совсем экономической, в силу того что после Чернобыля куда больше внимания уделялось экологическим факторам)[674]. Проект преобразований был представлен Рыжкову в 1989 году, и с тех пор армянское руководство постоянно возвращалось к этой теме. В 1990 году ереванский ЦК перечислил препоны, мешавшие претворить данный план в жизнь: рубль являлся неконвертируемой валютой, иностранные инвестиции требовали чрезмерной координации процессов со стороны бюрократических органов, в то время как самим инвесторам не предоставлялось никаких гарантий[675].

В подобных предложениях землетрясение использовалось в качестве рычага, при помощи которого можно было бы оторвать Ереван от Москвы, однако в некоторой степени они совпадали с московскими интересами. В результате перестройки и волнений последний лет, сотрясших всю Советскую империю, Москва присматривалась к новым экономическим направлениям в масштабах всего Советского Союза. Полным ходом прорабатывались разнообразные планы, нацеленные на укрепление как самоуправления, так и самофинансирования республик. Впрочем, задача реформирования – или, точнее сказать, «демонтажа» – всей экономической системы решалась отнюдь не беспроблемно. Партийное руководство опасалось, что если Армения получит специальные тарифы на импортные товары, то Советский Союз перестанет быть федерацией с единым экономическим пространством[676]. В Министерстве внешних экономических связей сомневались в целесообразности наличия у Армении собственной тарифной системы, учитывая отсутствие внутренних тарифов между республиками[677]. В дополнение к этим замечаниям, глава недавно созданной Комиссии по чрезвычайным ситуациям не верил, что Армении под силу самостоятельно выйти из кризиса. Данная позиция зиждилась на анахронических установках, гласивших, что помощь может прийти лишь изнутри, но не извне[678]. Подобные замечания министерских чиновников к плану восстановления Армении (а вернее – открытое его неприятие) были вполне ожидаемы, с учетом мощного потока международной помощи, хлынувшего практически сразу после трагедии.

Первым сообщением о международной помощи стала восторженная публикация в «Правде» о готовности прислать спасателей Кубы – того самого Острова свободы, что чуть позже с распростертыми объятиями примет чернобыльских детей[679]. Но усилия кубинцев вскоре ушли в тень на фоне планов помощи западных стран; скажем, о чрезвычайно удачной кампании по сбору средств, проведенной в Великобритании, писали даже в «Правде»[680]. С одной стороны, помощь официально выставлялась в качестве фундаментально нового направления в международных отношениях[681]; с другой же – западная помощь нередко описывалась в прессе на контрасте с советской, с указанием на неудачи последней[682].

Впрочем, и с международной помощью, несмотря на ее значимость, не все проходило безупречно. Так, Норвегия направила в Спитак быстросборные домики для своих рабочих, занятых на строительстве местной больницы, но, как выяснилось впоследствии, посылку перенаправили в Ленинакан[683]. Заслуживает упоминания и случай с Миланским торговым союзом, в дополнение к финансовой помощи приславшим еще и технику для выпечки хлеба и в целом приготовления пищи. В декабре 1989 года пришлось вмешаться даже итальянскому посольству: выяснилось, что печи исправно доставили по месту назначения, где они так и остались стоять без дела, вверенные лишь неблагоприятным климатическим условиям. В посольстве обратились к советским властям с просьбой связаться по этому вопросу с армянской стороной, совершенно не понимая, сколь мало москвичи могли повлиять на реальную ситуацию в Армении[684].

Тесную связь между гео– и гуманитарной политикой демонстрирует пример Великобритании. В 1990 году Маргарет Тэтчер посетила Советский Союз, где, в числе прочих мероприятий, было запланировано посещение школы имени лорда Байрона в Ленинакане – подарка