— Говори как есть, — резко произнесла Блум.

— Ди получила предупреждение, что за Мириной охотятся. Она поехала к твоей маме и забрала Мирину. Теперь Ди с Мириной в эллинге, ждут нас. Или мафию.

— Ну так езжай быстрее! — вскричала Блум.

И он поехал быстро. Так быстро, как никогда раньше не ездил. Из-за бесшумного резкого ускорения автомобиля их вжало в кресла.

Говорить они не могли. Все слова казались слишком мелкими. Бергер взглянул краем глаза на Блум. Она вся сжалась, уменьшилась, снова стала ребенком. Она сидела, поджав колени и закусив губу. Страх ощущался физической материей, заполнившей машину. Густой, струящейся материей. Страх перед тем, что сейчас происходило с их ребенком, словно лава растекался по тесному замкнутому пространству.

На въезде в город уже образовались небольшие заторы. Бергер ехал зигзагами, петлял между машинами, сохраняя самую безумную скорость. Когда они были почти на месте, Бергер сказал:

— Запасной пистолет лежит в бардачке.

Без малейших колебаний Блум открыла бардачок, схватила пистолет, крепко зажала его в руке.

Бергер завернул на парковку перед таунхаусами. Выскочил из машины. Не думая о риске, побежал по лужайке, прямо по траве, которая когда-то доходила ему до груди. К своему удивлению, он услышал, что Блум совсем не отстает. Ее тело было совершенно обессилено, но не могло принять того, что сейчас могло произойти. Оно превозмогало само себя.

Сложно сказать, в какой момент возникло это чувство. И кто ощутил его первым. Но в определенный миг их взгляды встретились, и они прочли в глазах друг друга абсолютный страх. Не здравый рассудок, не рациональное мышление, а один лишь ужас и страх.

С пистолетами наизготовку они вместе подбежали к закрытой двери.

Бергер одним прыжком преодолел крыльцо. Дверь оказалась заперта. Повозившись с ключом, он вбежал в дом. Резко остановился. Услышал, как Блум взбегает по ступенькам. Услышал звук, который она издала. Похожий на вой. Услышал, как она с грохотом упала на пол.

Первое, что он увидел, — кухонный уголок. Все перебито. Потом он увидел диван. Теперь он был не ярко-синим, а белым. Это в результате многочисленных порезов вылез наполнитель. Кресло выглядело не лучше.

Бергер ворвался в свой кабинет. Компьютера нет. Стол опрокинут. Доска тоже, лежит треснутая, пустая. Даже фотографий в нижнем углу нет.

Он вышел из кабинета. Молли уже не лежала у порога. Она вышла из своей комнаты. В жизни Бергер не видел ее такой бледной.

Она покачала головой.

Он побежал к мосткам, раздвижная стеклянная дверь была приоткрыта. Быстро посмотрев по сторонам, он выскочил на улицу. Там тоже никого.

Пусто. Больше никого нет.

Он взглянул на пистолет в своей руке. Пистолет буквально ходил ходуном. Бергер вернулся в эллинг.

Блум сидела на коленях посреди гостиной. Он опустился на корточки рядом с ней. Она во все глаза смотрела на пятнышко крови размером в квадратный дециметр. Кровь была свежая.

Они опоздали.

Безнадежно опоздали.

Бергер услышал протяжные всхлипывания Блум. Почувствовал, как кровоточит его собственное сердце. Но ему никак нельзя было терять самообладание. Он помог Блум подняться, медленно подвел ее к изрезанному дивану, усадил ее прямо на распотрошенную обивку, заглянул ей в глаза. Она вернулась в мир кошмаров, встретиться с ней взглядом не представлялось возможным.

— Сиди здесь, — сказал он. — Не двигайся с места.

С пистолетом наизготовку он выбежал на лужайку. Обернулся к дому, увидел, что ближайшая камера наблюдения, та, что под крышей, расстреляна. Побежал по тому, что должно было стать гравиевой дорожкой. Осмотрел вторую камеру, на дереве — там стекло тоже оказалось разбито. Бергер побежал обратно к эллингу, на что-то наступил. Нагнулся.

Очки для чтения, одно стекло раздавлено. На втором отчетливые следы крови.

Он поднял очки, вошел в домик, посмотрел на Блум, утопающую в диванном наполнителе.

— Моя дочь мертва, — сказала она срывающимся голосом.

— Мы еще ничего не знаем, — возразил Бергер. — Но нам надо немедленно убираться отсюда.

— Я останусь здесь.

Бергер остановился. Как же он ее понимал. Больше всего ему хотелось сделать то же самое. Сдаться. Проклясть себя до конца жизни. Заниматься непрерывным самобичеванием, погружаясь в ад, за ту наивность, от которой он, казалось, уже должен бы быть привит.

Они знали, с чем столкнулись.

Должно быть, имелись еще какие-то концы. Другие свидетели.

Можно было бы догадаться.

Протягивая Блум разбитые, испачканные кровью очки, Бергер сказал:

— Вряд ли они уволокли с собой труп Ди. Они взяли ее живой. И Мирину тоже. Иначе получается нелогично. Полковнику нужны оставшиеся деньги, больше ничего. И не важно, что он уже заполучил три четверти сокровища, он хочет забрать все.

Блум засмеялась. Этот смех невыносимо было слышать.

— Думаешь, у кого-то из нас есть шанс уцелеть? — спросила она.

Бергер внимательно посмотрел на нее. Он отказывался признавать ее правоту. По крайней мере, без боя сдаваться не собирался.

— Есть только два человека, кто может спасти Мирину, — сказал он. — И Ди. И они должны выжить. Мы должны уйти отсюда, тут мы открытые мишени.

Опять этот смех. Как из подземелья. Молли отказывалась встать с дивана. Бергер попытался ее поднять, потом махнул рукой.

Он принял все как есть. Присел рядом с ней. Приобнял ее. Но это была лишь ее пустая оболочка.

Он заглянул в ее глаза и увидел ничем не прикрытое горе. Она была уже там, поглощенная скорбью, опутанная словно паутиной. Он и сам чувствовал, как его засасывает в кромешную тьму. Слишком много он повидал за этот день, все это будет возвращаться ночными кошмарами, а ведь это было лишь начало. Теперь он одним махом лишился лучшего друга и своей новорожденной дочери. Интересно, можно ли вообще пережить такой день.

И сейчас он погружался в темноту. Она смыкалась над ним. Блум была уже совсем глубоко. Но в глубочайшем мраке они не находили единства. Там человек всегда остается один на один с собой. Пока не сломается окончательно.

Они сидели на изрезанном диване. Они сидели там так долго, что время, казалось, остановилось. Они покинули временные рамки, каждый в своем гротескном одиночестве, и находились теперь в каком-то необычном состоянии экзистенциональной анестезии. Бергер чувствовал онемение тела и души. Теперь никто из них двоих не был в состоянии встать и нанести ответный удар.

Полковник победил. Им остается только передать ему деньги и надеяться на его милость.

На Витенькину милость.

У Бергера не осталось сил даже на горькую усмешку.

И все же что-то заставило его подняться. Нагнуться над Блум, попытаться вдохнуть в нее жизнь. Она не реагировала. И он ее понимал, это