Шрифт:
Закладка:
– Я не Максим… – голос парня прозвучал так глухо и странно, что Соня невольно подняла глаза, пытаясь сквозь слезы увидеть лицо Макса. – Меня звали иначе.
– Как?
– Алексей. И фамилия у меня была другая.
– Это все неважно! Какая разница-то? Хоть папа Римский! Ты – это ты! Я знаю тебя! И мне совершенно все равно, как тебя зовут! Слышишь?!
– Да… Но это не значит, что всем это будет безразлично… Сонь, что мне делать? Как быть? Куда идти теперь?
– Домой нельзя? Они прогнали тебя?
– Нет. Мать плакала, просила остаться. А отец… Я ударил его…
– Почему?
– Он пытался запереть дверь и не дать мне уйти. Кричал, что я ничего не понимаю…
– А ты? Ты все понял? Все-все? Ты уверен?
– Ты о чем? Что еще тут понимать, Соня?! – Максим снова повысил голос, и Соня услышала, как звенит в нем, словно натянутая до отказа струна, боль.
– Почему они решили сказать тебе об этом именно сейчас?
Ее вопрос прозвучал, и ветер унес его прочь. А Максим снова сжался на краю крыши, пытаясь осмыслить то, к чему вела его Соня.
– Я не знаю… – наконец вырвалось у него, и Соня облегченно вздохнула.
Теперь в голосе Макса не было безнадежности. Там появился вопрос. И она была уверена, что пока он не получит ответ на него, край крыши будет держать его.
– Хочешь, я пойду с тобой?
– Куда?
– К твоим… Макс, мы пойдем туда вместе, и они расскажут тебе, почему решили открыть тебе правду именно сейчас. А потом, если ты захочешь, мы вернемся сюда. И ты сделаешь то, что хотел. А я не буду тебе мешать.
Удивленный взгляд Максима Соня выдержала. А потом стиснула его руку и потянула парня к себе, моля уйти от края.
– Пойдем!
И Максим развернулся и перекинул ноги на крышу, повинуясь настойчивым рукам Сони. Он сделал шаг, другой, и она обняла его, уводя от края все дальше и заставляя думать о том, что нужно сделать, а не о том, что осталось за спиной.
– Я – слабак…
– Неправда! – Соня возмущенно фыркнула, таща парня за собой к лестнице. – Я вообще двинулась бы, если бы узнала, что родители… Любой бы двинулся! Слышишь?
Соня споткнулась, и Максим подхватил ее, не давая упасть.
– Осторожно!
– Ой, кто бы говорил, а? – Соня сжала его ладонь и включила фонарик. – Идем! У нас много дел!
Этот вечер навсегда останется в их памяти.
Разговор с родителями Максима, тяжелый и такой непростой.
Примирение, которое состоялось-таки, когда Максим узнал, что его настоящий отец вот-вот выйдет из тюрьмы и грозится рассказать сыну о том, что было.
И слезы той, что заменила ему мать, взяв на себя ответственность за крошечного, годовалого мальчишку, который был сыном ее ближайшей подруги, так нелепо и страшно потерявшей жизнь, выбрав не того мужчину.
– Мою маму… Ту маму…
– Да, Максим, это сделал твой отец…
– И теперь он хочет, чтобы я…
– Он хочет встретиться с тобой.
– Я не хочу!
– Мы понимаем. И поэтому решили, что ты должен знать правду. Мы подумали, что будет лучше, если ты узнаешь ее от нас, а не от него. Прости, что пришлось это сделать именно сейчас. Мы думали, что у нас есть еще год-два. Но случилось так, что… его… отпускают раньше.
– Я не хочу его видеть.
– Это твое право. Мы поддержим любое твое решение.
Они говорили и говорили, и Соня поняла, что на крышу они с Максимом больше не вернутся. Ни сегодня, ни в другой день. Что-то сдвинулось, повернулось в их душах, меняя прежнее на новое, а прошлое на будущее.
И когда Соня, уже ближе к полуночи, вернется домой, она отопрет своими ключами входную дверь и, не сняв даже куртку, пройдет на цыпочках на темную кухню, где на своем посту у окна будет стоять мама. И София обнимет ее, прижавшись носом к непокорным кудряшкам на затылке и вдыхая такой знакомый до боли аромат любимых маминых духов. И прозвучит то самое слово, которой подарит новую надежду, убирая ненужное и оставляя главное:
– Прости…
И эхом отзовется та, для которой нет и не будет ничего дороже Сониных дел, забот и печалей:
– И ты меня… Голодная?
– Нет, мам. Спасибо… Знаешь, я, кажется, сегодня сдала экзамен…
– Какой еще экзамен, Сонь? У вас же вроде еще нескоро они?
– Мне кажется, самый главный, мам… Потом расскажу.
– Почему потом?
– Потому что завтра пробник и мне нужно выспаться…
Я увижу своего ребенка!
– Гена, Маринка звонила! Родила Катя! Мальчик! Три двести! Пятьдесят четыре сантиметра!
– Хороший парень получился! Отлично!
– Спрашивает, будешь ли ты крестным? Твоя очередь.
– Конечно! Не вопрос!
Таня поговорила с мужем и, отложив в сторонку телефон, присела на диван в гостиной. Эйфория от хорошей новости постепенно проходила, и в голову полезли мысли о себе, своей семье и своих проблемах.
С Геннадием они прожили вместе почти двадцать пять лет. Совсем чуть-чуть и будут отмечать серебряную свадьбу. Иногда муж шутил, что у них все не как у людей. Как началось все со странного знакомства, так и пошло.
А познакомились они во время пожара.
В тот день Татьяна вернулась с работы в квартиру бабушки, где жила с тех пор, как последней из братьев-сестер переехала в город учиться.
Родители, провожая ее, напутствовали:
– За бабушкой присматривай! Все-таки возраст уже у нее, да и здоровье… помощь нужна!
Таня только отмахнулась. Могли бы и не напоминать! Бабушку она любила и сама давно уже рвалась «под бочок» к той, для которой каждый из внуков был светом и радостью. «Деточек» своих Валентина Николаевна любила всем сердцем. Она никогда не делила – дети… внуки… Какая разница? Все ее. Все «деточки»…
Каждого, кто приезжал в город учиться, она принимала с радостью. А уж младшую внучку, Танюшку, ждала особо. Знала, что не в тягость, а в радость будет девочке жить в ее квартире. Была между ними какая-то особая ниточка, связавшая души крепко-накрепко и заставляющая тянуться друг к другу.
Танюшка, приехав в город, освоилась немного и взялась за дело. Надраила бабушкину квартиру, купила новые занавески, на радость Валентине Николаевне, и заявила:
– Папа денег передал! Поедем тебе новую плиту выбирать! чтобы твои пирожки были еще вкуснее!
Знала бы Таня, чем это обернется!
Валентина Николаевна готовить любила
