– Прости, Лао-кан. Это вышло случайно.

Раскаяния в его словах не было ни на гран.

Голова кружилась; дыхание было поверхностным и мелким, спина взмокла. Хорошенький дневной привал, ничего не скажешь…

Тейт поёрзал, повздыхал, а потом вдруг цапнул меня за загривок, да так, что наверняка остались следы от зубов.

– Забей волноваться за Лао, – сказал рыжий. – Его так просто не убьёшь.

Полегчало.

После этого случая я невольно стала присматриваться к Итасэ. Не к лицу, разумеется, после индивидуальных занятий оно и так впечаталось в мою память, как фотография. Но вот манеры и мысли… Вроде бы ничего особенного, однако что-то напрягало.

И на одиннадцатый день я наконец осознала, что именно.

На одиннадцатый… великий мастер-детектив, да уж.

Во-первых, Итасэ слишком походил на мастера Ригуми. Но не как отражение, а как идеализированный вариант. Думаю, почти каждая девушка хоть раз в жизни пыталась изобразить угрожающий взгляд перед зеркалом – ну или соблазнительный. И если результат в воображении всегда был впечатляющим, то в реальности, мягко говоря, разочаровывал. Лично я зареклась строить из себя кого-то, когда вместо пылкой штучки увидела в затемнённом оконном стекле дурочку с приоткрытым ртом. Итасэ выгибал брови, хмурился и поджимал губы точно так же, как Ригуми; но если мастер иногда выглядел забавно, то каждое проявление эмоций у подмастерья было исключительно выразительным. От ледяных взглядов действительно бросало в дрожь, презрительная усмешка заставляла меня почувствовать себя ничтожеством. Касалось это и других привычек. Ригуми утром, после пробуждения, потягивался демонстративно и одновременно неловко, как человек, который когда-то сильно стеснялся своего тела и не до конца поборол комплексы; Итасэ точно так же закидывал одну руку за другую над головой, но им хотелось любоваться.

Во-вторых, мысленный голос у него оказался точь-в-точь как у Ригуми, только более мелодичный.

В-третьих, Итасэ не выносил прикосновений. Причём сам он с удовольствием раздавал подзатыльники и тычки, то есть дело было не в самом физическом контакте, а в том, кто являлся инициатором. Я интуитивно чувствовала связь с первыми двумя странностями, но описать её словами не могла.

– Что-то не так, Трикси?

Лао, как обычно, подкрался незамеченным. Похоже, его это развлекало… хотя сложно сказать, что его не развлекало.

На ночлег мы сегодня остановились на широкой террасе прямо над угольно-чёрной долиной. Небо уже потемнело; у нас над головами мерцали звёзды, голубоватые и розоватые, и неспешно струились потоки сияющей космической пыли; дальний же, северный край полыхал от вспышек молний. Там бушевала гроза, но Ригуми сказал, что беспокоиться не о чем: так близко к побережью губительные тучи не подходили.

На юге высились горы – зубчатая гребёнка вершин, почти отвесные склоны. Там, за последним рубежом, плескался океан, и ветер доносил сквозь ночную тьму слабый запах соли и свежести.

– Всё в порядке, – вздохнула я и уткнулась лицом в колени. Лао сел рядом и положил руку на плечо – невесомое прикосновение, от которого разом стало очень спокойно. – Как думаешь, Ран странный?

Лао фыркнул:

– Если ты назовёшь мне кого-нибудь не странного, я отвечу. А пока даже не знаю, что сказать.

Я скосила взгляд туда, где террасой ниже горел костёр. Звуки лагеря доносились приглушённо – особенность чёрной долины внизу, которая поглощала всякий шум и свет.

В голову пришла неожиданная мысль.

– А Ран случайно не сын мастера Ригуми?

От Лао внезапно нахлынула волна печали, приглушённой и изысканной. Я попыталась считать образы и не смогла, словно в руках у меня распадалось холодным пеплом письмо с каким-то болезненным секретом, брошенное в камин; отдельные слова ещё можно различить, но смысл покрыт мраком.

– Нет, Трикси. Сын Ригуми Шаа был убит тридцать лет назад. Вместе с той, что произвела дитя на свет.

Меня аж подбросило.

– Ничего себе! – откликнулась я горячо, но быстро спохватилась и понизила голос, машинально оборачивая нас непроницаемым эмпатическим куполом. – А как это случилось?

– Не знаю, – мягко улыбнулся Лао и снова погладил меня по голове. – Слышал только, что Ригуми Шаа тогда удалился из Лагона и жил где-то в горах близ побережья. Наверняка свободные искали его…

– И нашли, – мрачно закончила я. – А куда вообще деваются маги после Лагона? Понятно, что здесь учатся и двадцать, и тридцать, и сорок лет, и сто, было бы желание. Но только у Ригуми Шаа – больше семисот учеников.

– У него одна из самых больших мастерских, – ответил Лао задумчиво. – У Таппы, например, и сотни не наберётся. Каждый год из Лагона уходит несколько десятков человек, приходит больше. Кто-то погибает. Те, кто считает своё обучение оконченным, отправляются изучать мир. Затем каждый живёт как знает. Говорят, что многих учеников отсылают к людям – тайно, разумеется. Но мне это не интересно.

В его мыслях промелькнул знакомый образ – политика, манипуляции, интриги, и тут же повеяло искренней неприязнью.

Что ж, видимо, я всё-таки нашла то, что не развлекает Лао.

Сомнительное достижение, конечно.

– А как ты думаешь… – начала было я и тут же забыла, что хотела сказать, потому что Лао меня обнял за талию, пристроив голову на плече.

– Тсс, – произнёс он тихо и засмеялся: – Тейт смотрит на тебя и на меня. Как ты думаешь, Трикси, как долго он выдержит и когда поднимется к нам?

– Как только придумает подходящий предлог, – вздохнула я. Тоже хотелось улыбаться; почему-то в груди появилось очень приятное ощущение, не то тепло, не то щекотка. – То есть почти сразу.

Разумеется, я оказалась права.

За что ещё следовало поставить Ригуми памятник при жизни, так это за то, что он не поднимал нас рано утром, а позволял выспаться. Впрочем, рыжий всё равно подскакивал ни свет ни заря, выдёргивал из постели Лао с Айкой, и вся троица бодро учёсывала выше по скале, тренироваться. Сквозь защитные барьеры они просачивались, как дурно воспитанные призраки. Итасэ, на чьих хрупких и нервных плечах лежали заботы об обустройстве лагеря, скрежетал зубами, но поделать ничего не мог.

Вторым, как ни странно, поднимался Маронг, прятался в каком-нибудь уединённом местечке, за деревом или за камнем, и там подолгу сидел в странной позе, уставившись в одну точку и напряжённо сопя. Это у него называлось медитацией. Возвращался он к завтраку, взмокший и страшно довольный. Вообще вдали от Лагона Маронг немного ожил, и, хотя по-прежнему скупо отвечал на вопросы и сам первым не заговаривал, стал иногда улыбаться. Ригуми чередовал вечера, занимаясь по очереди то со мной, то с ним. Я никогда не лезла подглядывать, пусть и сгорала от любопытства.

Затем просыпался Итасэ, вершил в одиночестве гигиенические процедуры и шёл готовить завтрак, транслируя на весь лагерь убийственное недовольство. Недовольный мысленный фон гарантированно будил нас с Лиорой, а пока мы умывались или сушили волосы, наконец поднимался Кагечи Ро – глубоко несчастный и хронически сонный до полудня…

Точнее сказать, так продолжалось одиннадцать дней, потому что на двенадцатый Ригуми Шаа безжалостно растолкал нас до рассвета и заставил совершить марш-бросок, которому позавидовала бы и Аринга. Мы бежали, и бежала прозрачная дорожка у нас под ногами – долго, в напряжённом темпе. Небо, поначалу чернильно-чёрное, начало сереть и синеть. Силуэт гор приближался, становясь графически чётким на фоне востока.

У мастера было потрясающее чувство времени.

На перевал мы поднялись ровно за минуту до того, как