Разворачивал её сам мастер, который и шёл первым, замыкал цепочку Итасэ Ран. Тейт вышагивал рядом со мной, отпустив свою трофейную химеру; она парила над нашими головами, невидимая. Притороченные к её бокам сумки тоже пропали из виду, как ни странно. Остальные путешественники тоже разбились на пары, только непоседливая Айка постоянно убегала в начало колонны и приставала к Ригуми Шаа то с вопросами, то с подарками. Мы с рыжим вполголоса держали пари, что девчонка притащит в следующий раз: очередную охапку цветов, гроздь ягод, красивый камень? Лидировала в маленьком соревновании я, но исключительно за счёт телепатии.

После увесистой тушки какого-то синего и чешуйчатого зверька терпение у мастера лопнуло, и он молча отгородился упругим барьером. Лао посмеялся, поглядев на попытки Айки пробить лбом неожиданное препятствие, а потом отозвал девчонку и отвлёк её рассказом о хищных морских химерах. Я тоже заслушалась, если честно.

Так вдохновенно врать на ходу – особый талант.

Первый привал объявили уже ближе к вечеру, когда мы по самому краю миновали сухую каменистую долину и немного поднялись в горы. Ригуми Шаа вдруг замедлил шаг и указал на высокое дерево, широко распростёршее ветви над естественной площадкой:

– Остановимся там.

Листья издали казались почти чёрными, словно обгорелыми, а ствол – насыщенно красным. Меня от одного вида пробрало холодком, но мастер уверенно направился к этому чудовищному исполину. Скала, изрытая мощными корнями, издали отсвечивала голубоватым и выглядела… рыхловатой, что ли? Потом ветер сменился, и повеяло чем-то сладким и пьяным; так могли бы пахнуть орехи и спелые фрукты, вымоченные в хорошем ликёре.

Что за?..

Вся площадка под деревом была сплошь покрыта высохшими лепестками того нежного оттенка, какой принимает летнее небо у самого горизонта. А страшная, словно бы обгоревшая крона изнутри походила на чашу, устланную цветами – тёмно-синими, бархатистыми, собранными в длинные гроздья. Сладкий, опьяняющий аромат стал сильнее.

Ригуми Шаа поднял руку, и на ладонь ему опустилась мягкой петлёй гроздь полураспустившихся цветов.

– Инлао распускается в холодный сезон, – сообщил он так же спокойно, как и всегда, но в мысленном фоне проскользнуло что-то провокационное, предвкушающее. А затем обратился к рыжему: – Тейт-кан, тебе не кажется, что эти цветы похожи на оттенок глаз Трикси-кан? – и повёл рукой так, что гроздь оказалась на свету.

Пыльца вспыхнула в солнечных лучах, как слюда.

– Очень похоже, – хмыкнул Тейт и, забрав у мастера цветы, приложил их к своей огневеющей гриве, как венок. – И на мои глаза тоже похоже. Только ты так не делай, ладно, Трикси? Сок жжётся.

– Жаль, – откликнулась я зачарованно и отдёрнула пальцы. Надо же, сама не поняла, когда потянулась… Хотелось прикоснуться, но рисковать я не стала. Вот только ожогов не хватало. – Очень красиво.

– Но ты можешь сделать такие же, – тоном искусителя заметил мастер Ригуми и почти сразу отвернулся к Итасэ, рассуждая вслух, где можно устроить очаг, а где – развесить гамаки.

Второй намёк не понадобился.

Я села чуть поодаль, на большом нагретом камне, положила перед собой цветок инлао и попыталась сотворить подобный. Работа с Итасэ научила меня по крайней мере двум вещам: терпению и умению работать с деталями. Теперь, когда не нужно было никуда спешить, сам процесс доставлял огромное удовольствие. Честно признаться, я и не надеялась справиться с цветком даже до конца путешествия, не говоря уже о привале, и просто вдохновенно лепила из ничто каждый лепесток, каждую сверкающую пылинку – так бережно, как могла, впервые ощущая себя не ученицей, а… творцом?

Потрясающее чувство, на самом деле.

Обед не отложился в памяти. Если не ошибаюсь, Лао приготовил похлёбку из того самого синего чешуйчатого зверька, которого Кагечи Ро признал безопасным даже для меня. Айка скакала вокруг и лезла под руку, затем стянула увядшую гроздь цветов и удовлетворилась этим. А я наскоро перекусила – одной из последних, не ощущая вкуса еды – и вернулась к своему цветку.

Затем мы снова тронулись в путь.

Вскоре выяснилось, что у магов и частных детективов есть кое-что общее – и те и другие лучше соображают на ходу. То сползая к хвосту колонны, то нагоняя Тейта, я наконец поймала то странное чувство невесомости и правильности – и сумела воспроизвести пьянящий аромат. Потом концентрация, конечно, ушла, но память о том, что и как делать, осталась.

Заночевали в долине, под открытым небом. Относительно, разумеется, потому что Итасэ Ран возвёл прозрачный купол, полностью отгораживающий нас от внешнего мира. Незадолго перед сном мастер Ригуми подозвал меня к костру и жестом пригласил сесть рядом с собой.

– Ты чему-нибудь научилась сегодня, Трикси-кан? – спросил он ровно, с лёгким любопытством.

А я растерялась, потому что вопрос отчего-то показался мне крайне важным.

– Да… Теперь пытаюсь понять, чему именно.

Ригуми опустил ресницы и коротко вздохнул. Рыжеватые отсветы костра бродили у него по лицу; съехавший шарф скрывал брови; полустёртая краска на губах походила на запёкшуюся кровь. Странно, что при этом он не выглядел ни пугающим, ни смешным, но очень напоминал другого мастера, Оро-Ича.

«Тейт вроде бы говорил, что именно у него Ригуми Шаа и учился», – пронеслась мысль.

Мастер поднял с земли кривоватую тень, как дядя Эрнан в походе мог бы подобрать сухую ветку, и поворошил ею угли в костре, а потом задал следующий вопрос:

– Ты никогда не составляла гармоничных прекраснозвучащих строк, наполненных смыслом и опытом?

Я замерла, пытаясь переварить незнакомый образ. Больше всего это походило на «стихи», но совершенно не в том смысле, в каком привыкли употреблять слово у нас. Стихи, заклинание, откровение? Нет, не то…

Впрочем, не важно. Ответ-то всё равно один.

– Нет. У меня, мм, нет способностей, – неловко призналась я, склонив голову.

– Жизнь долгая. Никогда не знаешь, что скрывается у тебя внутри, – философски заметил Ригуми, не особенно впечатлённый актом самоуничижения. – Но, может быть, рисуешь? Поёшь? Длишь гармонию музыки?

– Эм… – Я лихорадочно пыталась вспомнить хоть какое-нибудь благородное хобби из своего арсенала. Вирт-игры, чтение детективов и походы с небольшим уровнем экстрима в нужную категорию явно не попадали. – Увлечений, связанных с творчеством, у меня нет.

Никогда раньше не задумывалась о подобном, но сейчас мне почему-то стало за себя стыдно.

– Не важно, – качнул головой Ригуми Шаа; он выглядел задумчивым. Мимо любопытной тенью проскользнул Тейт, потоптался немного на границе светового круга и исчез в темноте. Остальных не было не то что видно, но и слышно, даже непоседу Айку. – Овеществление ничто – почти то же самое. Важно, разумеется, что получится в итоге. Но куда важнее другое. Ты поняла сегодня, что именно?

– Да, – тихо ответила я, машинально обнимая себя.

Эта погруженность в процесс, в созидание… Нечто подобное я ощущала, когда экспериментировала с эмпатическим куполом. Не ради результата, а просто потому что мне было интересно и приятно узнавать границы своих возможностей и создавать новое.

Суть магии в этом?

– Большинство свободных отрицают радость творения, – негромко произнёс Ригуми Шаа. – В том и лежит корень разногласий. Спор о судьбе людей побережья – всего лишь предлог. Магия не должна превращаться в инструмент, помогающий заполучить власть или богатство. Магия, сотворённая из гордости, только ради результата, без радости – то, что сотворило горы вокруг, Трикси-кан, и то, что населило их чудовищами и смертью. Путь тщеславия или жадности – трудный путь, потому что он превращает магию в силу. И это страшно. Ты понимаешь?

– Не совсем, – ответила я неуверенно. – Но, кажется, чувствую.

Ригуми