– Мы с Питером несколько дней как друг друга знаем, – сказала я, не настроенная философствовать. В конце концов, в отличие от Рок я была трезвой – и всё отчётливее чувствовала, что слишком.

– И что? Тут вся штука в том, твой человек или нет. Если он твой… неважно кто, друг или возлюбленный, но главное – твой… к чему медлить с признанием, что в действительности он для тебя значит? – Баньши сделала ещё затяжку, глядя на пыльную каминную полку. – С любыми отношениями так… Никогда не знаешь, что их закончит и когда – тоже. Неважно, как вы близки и сколько знакомы: подводные камни, о которые разобьётся то, что вас связывает, могут всплыть и десять, и пятьдесят лет спустя. Другой человек – всегда пропасть, на дне которой мрак и неизвестность. Но даже если ты неудачно упал в одну, не стоит бояться падать вновь: лучше делать шаг и верить, что тебя подхватят. Вдруг повезёт и в полёте обретёшь крылья.

Я смотрела на её тонкий профиль, и смутное подозрение становилось всё более чётким.

– Ты была на моём месте. Ты любила кого-то. И не успела ему об этом сказать.

Рок поднесла сигарету ко рту – и опустила руку, так и не коснувшись губами мундштука.

– Я тогда была на втором курсе университета. Пришла на учёбу после летних каникул, а к нам перевелась одна девчонка из другого города. Я на неё посмотрела и поняла – моя. Виду, конечно, не подала, но после первой пары она сама ко мне в буфете подсела. Да только я видела, что ей осталось две недели. И… подумала, что не стоит начинать то, что так быстро закончится.

Я молча слушала, как откуда-то доносится звяканье посуды, перемежаемое отзвуками свиста Питера.

– Мы сидели рядом, а после пар вместе шли до дома. Она жила в той же стороне, что и я. Я видела, что нравлюсь ей, но она ничего не говорила. Видно, думала, что у нас впереди ещё куча времени. – Привычная хрипотца в голосе баньши будто обозначилась чётче. – Она умерла в тот самый день, который я увидела. Пожар в квартире, которую она снимала на пару с другой студенткой. Замкнуло проводку. Хоронили в родном городе. Я туда, естественно, не поехала. – Всё же донеся сигарету до губ, она медленно затянулась – и так же медленно выдохнула, словно надеясь размеренным дыханием успокоить дрожащие пальцы. – Я думала, что не буду страдать из-за той, кого толком не знала, – и я ошиблась. Если б это к чему-то привело, наверное, я бы всё-таки предупредила её… и тоже умерла. Да только знала, что это бесполезно. Латоя права – с пути, который уготовила тебе Великая Госпожа, невозможно сойти. Если ты узнал день, в который умрёшь, значит, тебе суждено было его узнать. – Роксэйн наконец посмотрела на меня: пристальным, тоскливым взглядом. – Я не знаю, как тебе удалось этого избежать. Я была бы рада видеть, что вы с Питером проживёте годы, но ты должна быть уже мертва, а он может умереть в любой момент. Всё, что есть у вас обоих, – сегодняшний день. – Опустив руку с сигаретой на колено, баньши откинулась на спинку дивана, глядя на меня из-под полуприкрытых век. – Поверь, Лайз: все доводы вроде «мы знаем друг друга всего несколько дней», или «нам не до того», или «этому всё равно скоро придёт конец»… всё это выглядит абсолютной ерундой, когда ты понимаешь, что в другой раз вы свидитесь только в следующей жизни.

* * *

– А, миледи осчастливила визитом своего рыцаря, хлопочущего над котелком с похлёбкой, – констатировал Питер, когда я вошла в кухню. – Если хочешь помочь, помой тарелки – они вон в том шкафчике.

На светлой кухне с резными деревянными дверцами и лепниной на потолке пахло базиликом и розмарином; куча тканевых чехлов валялась под подоконником рядом с холодильником. На раскалённом красном круге электрической конфорки пыхтела кастрюля с картошкой.

– Выглядит аппетитно, – заметила я, сглотнув невольные слюнки, когда Питер открыл дверцу духовки, за чистым стеклом которой виднелась утятница с подрумянивающейся курицей.

– На вкус ещё аппетитнее. – Он щедро полил курицу оливковым маслом. – Бабушкин рецепт.

Видеть Питера в толстых варежках-прихватках было непривычно. Он выглядел капельку смешно – и очень уютно: ничего общего с тем Питером, который держал в руках опасную бритву.

– Впервые в жизни вижу парня, который умеет стряпать. – Открыв посудный шкафчик, я вынула стопку широких стеклянных тарелок. Из меня самой, надо сказать, кухарка тоже была посредственная, – но об этом я говорить не стала, не желая нарываться на очередные психологические выводы о своей плачевной самооценке. – Эш не в счёт, он у меня единственный в своём роде.

– Я старый холостяк, мне положено. Не будешь же постоянно питаться полуфабрикатами. – Убрав курицу обратно в духовку, Питер стянул варежки, чтобы кинуть их на гранитную столешницу. – Ты что, правда собралась вызывать тёмного бога?

Я крутанула вентиль рядом с медным краном, и в раковину хлынула горячая вода.

…в долгую ночь Самайна, когда бог Донн выезжал из потустороннего мира, тем, чья совесть нечиста, лучше было не выходить из домов: узрев их, Донн велел бы Охоте порвать их на части. Впрочем, в Самайн даже вполне добропорядочные люди предпочитали не гулять по улицам – мало ли что. Они оставались дома, смотрели ужастики и рассказывали друг другу страшилки – чтобы Повелитель Кошмаров, питавшийся страхами людей и фейри, собрал свой урожай. Поделившись с ним ужасом в эту ночь, избежишь страхов и тревог в будущем году, а не поделишься – всё равно своё возьмёт, весь год до следующего Самайна изводя тебя беспочвенными страхами и жуткими снами.

В детстве я не понимала, почему Донна, Повелителя Тьмы и Кошмаров, почитают наравне с другими богами. С богом света Лугом, покровителем искусств и ремёсел. С добрым богом Дагда, хозяином котла изобилия. С великой богиней Дану, матерью всех богов, прародительницей высших фейри, богиней плодородия и смерти – и той, кого баньши называли Великой Госпожой. Не понимала я и того, почему в канун ночи, когда тёмный бог скачет по Харлеру во главе Дикой Охоты, люди надевают маски и выходят на улицы – гадать, раздавать детям конфеты, пускать фейерверки и жечь костры на городских площадях. Разве это праздник, ночь Повелителя Тьмы? Ночь, когда никто не должен спать, чтобы не увидеть кошмаров; ночь, когда тёмный бог собирает свою страшную дань?..

Понимание пришло позже. Понимание того, что у страха множество масок, и безумное веселье накануне самой страшной ночи в году – одна из них. Смеясь, танцуя и умиляясь детям, которые пытаются их напугать, люди просто скрывают от самих себя ещё один страх: страх перед страхом. Так некоторые безудержно болтают перед кабинетом зубного врача или отпускают шутки перед казнью. Карнавал в день Самайна – изящная насмешка, оттеняющая мрачность последующей ночи, а страх – столь же неотъемлемая часть нашей жизни, как свет, искусства или ремёсла. Он помогал сохранить… чувство реальности.

Кем были бы люди без страха смерти, потери, боли? Сколь наплевательски относились бы к тому, чего не боятся потерять; сколь быстро гибли, бесстрашно шагая навстречу опасностям?

Сколькие до сих пор забывают о том, что они не вечны, – и не успевают сделать или сказать чего-то очень важного?..