убрался из этих мест. Он сделал еще несколько шагов, наклонился, взмахом руки отогнал мух, поднял с земли оторванную от тельца ручку с крошечной ладошкой и выпрямился. Он осторожно дотрагивался до пальчиков, разглядывая их, словно лепестки диковинного цветка.

— Это был мой сын, — чуть слышно проговорил он.

Франко нагнулся и, захватив горсть земли, положил ручонку растерзанного малыша в образовавшуюся ямку, разровнял землю и сгреб на это место пожухлые листья. Он долго еще неподвижно сидел на корточках, а мухи продолжали кружить у него над головой. Несколько из них опустились на кровавую рану на щеке, но Франко не шелохнулся. Он сидел, отрешенно глядя на прошлогодние листья, лоскутным одеялом покрывавшие темную лесную землю.

Затем он резко выпрямился и, не удостоив Мишу даже взглядом, решительно зашагал прочь.

Миша дождался, пока Франко скроется в лесу; он и сам знал дорогу домой. В конце концов, если он даже вдруг и заблудится, то его наведет на след запах свежей крови Франко. Силы возвращались к нему, сердце бешено колотилось, кровь стучала в висках. Напоследок он окинул взглядом разоренное лесное кладбище, отчего-то вдруг задавшись вопросом: где суждено быть его могиле, когда он умрет, и кто тогда засыплет землей его кости? Но, опомнившись, он отогнал от себя мрачные мысли и отправился в обратный путь, не отрывая глаз от следов Франко, едва различимых на темной земле.

Глава 30

С того дня минуло еще три весны. Наступило лето. Михаилу шел уже двенадцатый год. Ренату одолели глисты, и она чуть не умерла, заразившись от мяса убитого кабана. Виктор заботливо выхаживал ее, и дело пошло на поправку. Он ради нее ходил на охоту, доказывая тем самым, что и ему не чужды человеческие чувства. У Павлы от Франко родилась девочка; малышка умерла в страшных муках, когда ей было всего два месяца от роду. Ее маленькое тельце билось в конвульсиях, покрываясь светло-коричневой шерстью. Никита с Алекшей тоже готовились произвести на свет потомство, но эта беременность закончилась неудачей на четвертом месяце, и младенец, которому так и не суждено было родиться на свет, покинул утробу матери вместе с потоком крови и бесформенными комками плоти.

Михаил теперь носил сандалии и накидку из оленьей шкуры, которую Рената сшила для него. Старая одежка поистрепалась, и он давно вырос из нее. Михаил рос, превращаясь в неуклюжего, долговязого подростка, и на груди и плечах у него уже начинали расти черные волосы. Он рос не только физически; не прерывались занятия с Виктором математика русская история, языки, классическая литература — все, чему Виктор мог его научить. Временами знания давались ему легко, но иногда учение не шло, и тогда лишь громогласные окрики Виктора, раздававшиеся в полутемной, освещенной единственным факелом келье подвала, могли заставить его взять себя в руки и сосредоточиться. Шекспира Михаил читал, можно сказать, даже с удовольствием, и больше всего ему нравились мрачные эпизоды и призраки из «Гамлета».

Со временем все данные ему природой чувства обострились. Во всяком случае, такого понятия, как темнота, для него больше не существовало; даже самая темная ночь была лишь серыми сумерками, а звери и люди виделись на этом фоне жутковатыми голубыми силуэтами. Когда ему удавалось как следует сосредоточиться, не отвлекаясь на посторонние звуки, он мог с закрытыми глазами отыскать в пределах стен белого дворца любого из стаи лишь по стуку их сердец: сердце Алекши, например, билось быстро, словно маленький беспокойный барабанчик, а ритм Виктора был неторопливым и размеренным, его сердце стучало, словно хорошо отлаженный, испытанный механизм. Цвета, звуки, запахи — все они теперь казались намного сильнее, ярче, чем раньше. Днем он мог запросто увидеть оленя, бегущего сквозь густые лесные заросли на расстоянии в добрую сотню ярдов. Михаил на собственном опыте познал, как важно быть быстрым и ловким; он с легкостью ловил крыс, белок и зайцев, которые становились частью общей добычи, но вот охота за чем-нибудь более крупным не удавалась ему никак. Часто он просыпался посреди ночи и обнаруживал, что рука или нога вдруг начинает обрастать темной шерстью, принимая очертания волчьей лапы, но мысль о полном превращении все еще вызывала у него панический страх. Физически он был готов к этому, но душа его сопротивлялась. Его всегда удивляла та легкость, с которой другие члены стаи могли переходить из одного мира в другой, как будто для этого было достаточно одного лишь хотения. Быстрее всех это получалось, конечно же, у Виктора; на то, чтобы полностью закончить превращение и оказаться в обличье зверя — большого серого волка, — у него уходило меньше сорока секунд. Вторым по ловкости был Никита; ему на это требовалось немногим более сорока пяти секунд. У Алекши был самый красивый мех, а у Франко — самый громкий голос. Павла была самой застенчивой, зато Ренату можно было назвать самой жалостливой из всей стаи. Иногда она давала уйти от себя какой-нибудь маленькой беззащитной зверушке, даже если на погоню были потрачены все ее силы и она валилась с ног от усталости. Виктор бранил ее за эту блажь, а Франко просто угрюмо молчал и недовольно хмурился, но она все равно всякий раз поступала по-своему.

После разорения Сада негодующий Виктор вместе с Никитой и Франко отправились на поиски логова волка-берсеркера, которые, увы, и на этот раз ни к чему не привели. За прошедшие с того дня три года берсеркер еще не раз объявлялся в тех местах, и однажды ночью стая даже услышала его: это был низкий, хриплый вой, и по тому, как вдруг он доносился то с одной, то с другой стороны, можно было судить, как быстро берсеркер переходит с места на место. Это был вызов на бой, который Виктор решительно отклонил: он был уверен, что это еще одна хитроумная ловушка, подстроенная берсеркером. Павла уверяла, что однажды она видела берсеркера, и будто бы это произошло в одну из снежных ночей начала ноября, когда они с Никитой гнали оленя. Она рассказывала, что из-за стены снегопада огромный рыжий волчище вышел прямо на нее, и