неизведанное пока превращение. Ему самому нужно было сделать лишь один-единственный шаг навстречу, превращение казалось близким и далеким одновременно, манило его к себе и в то же время пугало. Михаил не знал, как управлять им, и даже не имел представления о том, как нужно пожелать превращения, чтобы оно произошло с такой же легкостью, как это получалось у остальных. На что это было похоже? На внутренний приказ или же нужно было представить себе что-то? Мише было страшно расставаться с тем, что делало его похожим на человека, ведь полное превращение неизбежно перенесет его в совершенно другой мир, войти в который он никак не решался.

А сейчас он шел рядом с Никитой, исходя слюной. Он слышал урчание, но на зверя это было вовсе не похоже: просто в животе у него урчало от голода. В конце концов, в нем до сих пор сохранялись повадки, присущие обыкновенному мальчику, а не волку.

И еще много ночей в продолжение длинного, испепеленного горячим дыханием засухи лета Михаил вместе с Никитой охотились у железной дороги. Однажды, это было в самом начале августа, они нашли на путях попавшего под поезд олененка, которому поездом переехало ноги. Михаил видел, как Никита наклонился к нему, глядя во влажные глаза обезумевшего от боли животного, а потом стал поглаживать бока. Никита тихо разговаривал с олененком, пытаясь успокоить его, а затем, проведя еще несколько раз руками по гладкой шерсти, он взял голову оленя в свои ладони и вдруг одним резким, сильным движением свернул ему шею, разом положив конец его страданиям. Никита тогда еще сказал Михаилу, что в этом и есть подлинное милосердие.

Поезд ходил строго по расписанию. Иногда он громыхал по рельсам стремительно, без задержки проносясь от одного туннеля до другого; но бывали и такие ночи, когда скрежетали тормоза и из-под колес летели искры. Михаил обычно сидел на поросшем соснами склоне, глядя, как Никита во весь дух бежит вдоль колеи, принимая на бегу обличье зверя, изо всех сил стараясь при этом удержаться на ногах. Казалось, что еще совсем немного, и он оторвется от земли и поднимется в воздух, но помехой всему по-прежнему оставались ноги, которые не пускали его, они словно приросли к земле. Никита научился бегать еще быстрее, но, видимо, и этого было мало; поезд неизменно обгонял его, оставляя позади в клубах темного дыма, и на полном ходу влетал в восточный туннель.

Наступил конец августа, вот уже последний поезд на Минск прогрохотал по чугунным рельсам, и красный фонарь на площадке удаляющегося последнего вагона, словно дрязнясь, издевательски раскачивался из стороны в сторону. Никита понуро брел обратно, к тому месту, где лежала его одежда. Михаил разглядывал его тело, покрытое лоснящейся черной шерстью. Переждав превращение, Никита оделся и полной грудью вдохнул терпкий воздух со все еще витавшим в нем горьковатым запахом паровозного дыма, словно это был и не дым вовсе, а запах пота отчаянного и уважаемого соперника.

— Ну ничего, — заговорил наконец Никита. — Если не этим летом, то тогда на будущий год.

А потом они пошли домой, навстречу осени.

Глава 31

Зима, суровая дама в белом, стала полновластной хозяйкой в лесу, заковав его в ледяные оковы. Деревья трещали от мороза, пруды и небольшие озера промерзли до дна, а небо затянула пелена низких облаков и тумана. Вот уже много дней подряд солнце не появлялось в небе, и весь мир превратился в безбрежное море белого снега и черных, безжизненных деревьев. Даже вороны и те замерзали, рассевшись по веткам деревьев, или же изо всех сил пытались долететь до солнца, поднимаясь высоко в небо на отмороженных крыльях. В мертвой тишине зимнего леса вольготно жилось лишь зайцам-белякам, но задувавший холодный, словно долетавший сюда из просторов Сибири, ветер не давал покоя и им, зайцы, дрожа от холода, забивались глубоко в норы.

Продрогшая стая схоронилась в глубине белокаменного дворца. Они сидели, сбившись в кучку вокруг костерка, потрескивавшего сухими сосновыми ветками. Но учение Михаила продолжалось, несмотря ни на что: Виктор оказался строгим учителем и мог часами заниматься со своим единственным учеником, пока тот читал вслух что-нибудь из Шекспира или Данте, решал задачи по математике или изучал европейскую историю.

Как-то раз, это было в январе, Павла и Никита отправились в лес за сушняком для костра. Виктор строго-настрого наказал им не уходить далеко и ни в коем случае не упускать друг друга из виду. На землю лег туман, в котором было трудно что-нибудь разглядеть, но делать было нечего: для костра нужны дрова. Не прошло и получаса, как Никита возвратился в логово стаи, бессознательно, словно во сне, переставляя негнущиеся ноги; его брови и волосы были посеребрены инеем. В руках он нес целую охапку дров, которые падали ему под ноги, пока он шел к огню, глядя перед собой безумными, словно ничего не видящими глазами. Виктор поспешно встал и спросил:

— А Павла где?

Она все время находилась не больше чем в двадцати шагах от него, рассказал Никита. Всего в двадцати шагах. Время от времени они переговаривались между собой в надежде, что, разговаривая, им удастся забыть о холоде. И вдруг Павла просто замолчала. Не было слышно ни крика о помощи, ни звуков борьбы.

Никита повел за собой Виктора и Франко, чтобы на месте показать им, как было дело. На снегу, меньше чем в сорока шагах от оледеневшего дворца, виднелись следы крови. Тут же, на снегу, валялась окровавленная накидка Павлы и несколько оброненных сухих веток, которые, словно старые обглоданные кости, сиротливо торчали из сугроба. Следы Павлы заканчивались у густых зарослей колючего кустарника, где были видны следы берсеркера. По примятому снегу и оставленным следам было видно, что тело утащили волоком через сугробы на вершину холма и дальше — в глубь лесной чащобы. Следы волка-берсеркера и кровавая полоса, тянувшаяся за телом Павлы, уводили еще дальше в лес. Виктор, Франко и