СССР югославской воинской части. Когда Советский Союз обратился к эмигрантскому правительству с таким предложением, то получил отказ, мотивированный тем, что военнопленные югославы нарушили присягу и поступили на службу к немцам[1310]. Эмигрантское правительство не только отказалось участвовать в создании югославских воинских частей в СССР, но и препятствовало реализации подобных инициатив[1311]. Еще в 1942 г. военный атташе Югославии в Москве подполковник М. Лозич выдвинул идею о формировании югославской авиаэскадрильи в сотрудничестве с СССР[1312], однако эта идея эмигрантским правительством поддержана не была[1313]. Было отвергнуто и предложение С. Симича о создании в Советском Союзе югославской воинской части[1314].

Причиной такого отношения было не только британское влияние на эмигрантское правительство, но и в целом негативное отношение к СССР со стороны югославских политических деятелей, включая ведущих дипломатов[1315].

В итоге решение создать югославскую воинскую часть было принято руководством СССР по собственному усмотрению, с использованием в качестве юридического основания лишь «ходатайства военнопленных германской, итальянской и венгерской армий югославских национальностей»[1316], без каких-либо договоренностей с эмигрантским правительством Югославии и в независимости от его мнения[1317].

Хорватский историк М. Пойич считает, что к значимости заявления военнопленных о создании югославской воинской части «надо относиться достаточно осторожно», так как формирование иностранных войск и так уже «являлось направлением политики СССР»[1318]. На наш взгляд, волеизъявление пленных, наоборот, было критически важным как формальная основа для принятия соответствующего решения советским руководством.

Постановлением ГКО от 17 ноября 1943 г. было приказано сформировать отдельный югославский пехотный батальон общей численностью 1200 человек (изначально предполагалось даже до 1500 человек), о чем 24 ноября Г.С. Жуков сообщил М. Месичу[1319].

Цели советского правительства в отношении создания югославской воинской части были в первую очередь политическими – показать единство СССР и антигитлеровских сил Югославии, которое «стало серьезным военным и политическим фактором»[1320]. В лице этого формирования Советский Союз также получал собственный военно-политический инструмент «в югославской игре», который мог сыграть свою роль и в решении послевоенной судьбы Югославии. В 1943 г. эта судьба оставалась неясной, в том числе были туманны и перспективы прокоммунистического народно-освободительного движения И.Б. Тито. Хотя уже осенью 1942 г. власти СССР признали, что они смогли установить контакт с югославскими партизанами, однако оперативная и регулярная информация о них в Москву не поступала[1321]. Глава советской военной миссии в Югославии Н.В. Корнеев вспоминал, что в 1943 г. имевшиеся в СССР сведения о национально-освободительной борьбе югославского народа были далеко не полными, в том числе даже «представители Югославии в Москве… мало знали о действительном положении дел в их стране»[1322].

Советский военный историк И.И. Шинкарев сделал вывод, что целью правительства СССР в создании югославских формирований было участие последних в боевых действиях против германских войск[1323]. На наш взгляд, эта цель не была основной, ввиду малой численности югославского батальона (впоследствии – бригады). Тем не менее она в планах СССР присутствовала и играла важную роль, ведь советское руководство рассматривало югославское народно-освободительное движение как «слабо организованную группу». Действительно, несмотря на то что уже в 1943 г. численность НОАЮ достигла 300 тыс. человек, ее боеспособность была низкой[1324]. По советским оценкам, к 1 июля 1944 г. более трети личного состава НОАЮ не имели оружия, у армии не было авиации, танков, зенитных, противотанковых средств борьбы, отсутствовала тяжелая и имелся недостаток горной артиллерии, а также было слабо налажено управление («верховный штаб руководит войсками больше политически, чем оперативно… Армия отлично умеет вести партизанскую войну, но слабо знает и применяет формы современного боя и операций… В армии нет достаточного количества обученных и подготовленных кадров генеральского и офицерского состава, а также специалистов различных родов войск»)[1325]. Даже после перелома во Второй мировой войне, летом 1944 г., для народно-освободительного движения в Югославии в целом складывалась тяжелая ситуация[1326]. В начале 1945 г., несмотря на поступавшую от СССР и западных союзников помощь, большинство соединений НОАЮ все еще имело вооружение устаревших образцов[1327]. Поэтому югославские формирования, созданные в СССР, должны были служить ядром и образцом для формирования послевоенной югославской армии (как и многие другие иностранные воинские части, сформированные на территории Советского Союза).

После создания 1-го югославского батальона отношение к этому начинанию со стороны эмигрантского правительства осталось прохладным. Однако его участие и не требовалось, так как, во-первых, решение о создании югославской воинской части было принято Советским Союзом самостоятельно и, кроме того, отношения между СССР и югославским эмигрантским правительством неуклонно ухудшались уже со второй половины 1942 г.[1328]

Во-вторых, на политической сцене появился новый актор. Решение о создании в СССР югославской воинской части совпало по времени с признанием Советским Союзом Национального комитета освобождения Югославии (НКОЮ), созданного в конце ноября 1943 г. под председательством И.Б. Тито, как «временного правительства» этой страны[1329].

Советский Союз всеми мерами способствовал укреплению авторитета НКОЮ, сыграв главную роль в обретении им международного признания[1330]. Ярким проявлением такой поддержки была официальная реакция СССР на просьбу И.Б. Тито, переданную в сентябре 1944 г., о вступлении Красной армии на территорию Югославии[1331]. Дело было изображено так, будто по данному поводу не Тито просил СССР, а советское командование «обратилось за разрешением» к НКОЮ и верховному командованию НОАЮ, а те согласились «удовлетворить просьбу» СССР. Эта версия имела целью оказать силам во главе с Тито, наряду с прямой военной помощью, политическую поддержку. Одновременно посылался сигнал западным союзникам, предостерегавший их от высадки в Югославии без согласия нового режима и тем более в противовес ему[1332], а также от попыток передать власть в Югославии эмигрантскому правительству И. Шубашича[1333].

В свою очередь, руководство НКОЮ и НОАЮ взяло курс на присоединение к «советскому лагерю»[1334], в том числе сыграв важную роль в процессе создания в СССР югославских воинских частей. 1-й югославский батальон получил признание со стороны НКОЮ в качестве самостоятельной воинской части НОАЮ[1335]. В феврале 1944 г. И.Б. Тито в своем приветствии в адрес батальона отметил, что тот будет «достойно представлять… Народно-освободительную армию Югославии на поле боя». Соратник Тито, председатель Антифашистского вече народного освобождения Югославии И. Рибар, в унисон призывал воинов батальона «держать высоко знамя… Народно-освободительной армии». Принадлежность батальона к НОАЮ отмечали в своих выступлениях и документах представители Всеславянского антифашистского комитета, в том числе его председатель А.С. Гундоров[1336].

Причина признания батальона со стороны И.Б. Тито является дискуссионным вопросом. Некоторые историки считают такое решение проявлением не только политического прагматизма Тито, с чем можно согласиться, но и