всем полком[1292]. В июне того же года Месич был переведен в офицерский лагерь в Суздале, а затем – в Красногорске. В этих лагерях уже находились военнопленные хорваты из итальянской и венгерской армий, а также словенцы из вермахта[1293].

Инициаторами формирования воинской части в СССР следует считать посла Югославии С. Симича, который направил несколько обращений в советский Наркомат иностранных дел, «зондируя почву о возможности сформировать югославскую воинскую часть из числа военнопленных, содержащихся в лагерях на территории СССР», югославских коммунистов-политэмигрантов, находившихся в СССР[1294]. Летом 1943 г. несколько сот пленных обратились к советскому правительству с просьбой направить их в созданную в СССР чехословацкую воинскую часть[1295], а некоторые из них в беседах с советскими представителями просили направить их в Красную армию[1296].

Уполномоченный советского правительства по иностранным формированиям Г.С. Жуков в своей докладной записке, направленной на имя Л.П. Берии 5 октября 1943 г., предлагал «спросить предварительно у чехов, желают ли они включить югославов в свою бригаду», и даже полагал, «что они возражать против этого не будут» (показательно, что посол Чехословакии в СССР З. Фирлингер из общения с С. Симичем был в курсе идеи о формировании югославской воинской части)[1297].

В октябре 1943 г. по указанию Г.М. Маленкова для бесед с югославскими военнопленными «в связи с поданным ими заявлением о вступлении в чехословацкую бригаду» в Красногорский лагерь был направлен Уполномоченный Ставки по иностранным военным формированиям Г.С. Жуков. Прежде всего он выяснил, что заявление о вступлении именно в чехословацкую бригаду пленные подали только потому, что «не надеялись на благоприятное разрешение их ходатайства о сформировании отдельной югославской части»[1298].

Сделанные Г.С. Жуковым выводы были положительными. 17 октября 1943 г. он сообщил Г.М. Маленкову, что он и его помощники опросили 196 югославов, которые единодушно заявили «о своем желании бороться с немцами и готовности поддерживать борьбу народно-освободительной армии». Жуков отметил, что, «по данным НКВД СССР, настроение югославов хорошее»[1299]. Закономерно, что у советского руководства могли вызывать опасение этнические противоречия среди югославов, поэтому Жуков подчеркнул, что в лагере военнопленных «розни между сербами и хорватами не отмечается» (об этом говорили данные НКВД и подтвердили при в беседах «сами сербы и хорваты»). Кроме того, югославские офицеры, как хорваты, так и сербы (21 человек), единодушно заявили, «что они хотели бы, чтобы этой частью командовал подполковник Месич». Жуков, очевидно, полагал это возможным не только по причине того, что пленные «в подавляющем большинстве характеризовали Месич[а] как храброго и волевого офицера», но и потому, что «агентурным путем и беседами… установлено, что Месич настроен против немцев и будет воевать против них»[1300].

Г.С. Жуков инициировал подачу югославскими военнопленными заявления, адресованного советскому правительству, о создании отдельной югославской воинской части («своего югославского отряда»), которое подписали 347 человек. Жуков сообщил Г.М. Маленкову о целесообразности удовлетворить это ходатайство, а Л.П. Берии – что считал бы целесообразным сформировать отдельный югославский батальон, поручив НКИД дать согласие С. Симичу на удовлетворение его просьбы о югославских формированиях[1301]. Таким образом, еще одним формальным базисом, кроме собственно заявления военнопленных, считалось обращение посла Симича, хотя, очевидно, их следует рассматривать как его личную инициативу, а не волеизъявление югославского эмигрантского правительства.

Власти СССР решили, что на территории страны имеется достаточное число югославов, пригодных с политической и психологической точки зрения для вступления в создаваемую воинскую часть[1302]. В октябре 1943 г. в лагерях военнопленных находились 1019 югославов, из них – 375 хорватов, 241 серб, 120 словенцев и 283 человека «неучтенной национальности». Г.С. Жуков сообщал, что «большинство их было насильственно мобилизовано немцами, венграми, итальянцами и румынами, как в части, так и в строительные организации». Кроме того, на территории СССР было учтено до 500 бывших югославских граждан – в основном политэмигрантов[1303].

Однако с политико-правовой точки зрения решение вопроса о создании югославской воинской части осложнялось не только тем, что Югославия была ликвидирована как государство, но и отсутствием единства среди ее антинацистских сил: параллельно действовали королевское правительство в изгнании, на территории страны представленное четническим движением Д. Михайловича (Югославское войско в Отечестве, ЮВвО)[1304], и партизанские отряды (позднее – Народно-освободительная армия Югославии, НОАЮ) под командованием коммуниста И.Б. Тито. К концу октября 1941 г. во взаимоотношениях этих сил усилился разлад. Кроме того, резко осложнились отношения между народами Югославии (в первую очередь из-за антисербской политики властей «Независимого государства Хорватии»). Пожалуй, из всех стран Европы в годы Второй мировой войны ситуация в Югославии была самой многомерной и запутанной. Российско-сербский историк А.Ю. Тимофеев цитирует слова очевидца и участника югославских событий того времени: «В одно и то же время, на одной, такой маленькой территории, одни и те же люди имели столько разных, совсем противоположных мнений, политик и линий поведения»[1305].

Одним из главных препятствий было то, что для создания югославской воинской части в СССР отсутствовала юридическая основа. Дипломатические отношения между двумя странами были установлены только в июне 1940 г. Советско-югославский договор о дружбе и ненападении, заключенный 5 апреля 1941 г. (за один день до нападения на Югославию гитлеровской Германии), не содержал положений о взаимной военной помощи. После поражения и ликвидации Югославского государства СССР в одностороннем порядке «приостановил» дипломатические отношения с правительством этой страны, а затем, в июле 1941 г., их восстановил и пытался сблизиться с эмигрантским правительством и повстанческими силами Д. Михайловича[1306] (в этот период советская пропаганда давала четническому движению положительную оценку, рассматривая четников как искренних партизан, борцов с нацизмом[1307]; не выступала с критикой четников и радиостанция «Свободная Югославия», находившаяся под контролем Исполкома Коминтерна и вещавшая из Тбилиси на южнославянских языках[1308]).

К весне 1942 г. идея о заключении между СССР и эмигрантским правительством Югославии нового договора была близка к воплощению в жизнь. Формально с таким предложением первой выступила югославская сторона, стремившаяся таким образом «обуздать коммунистических партизан». СССР также был заинтересован в подписании договора. Однако, как выяснилось в ходе визита В.М. Молотова в Великобританию летом 1942 г., на пути советско-югославской договоренности было серьезное препятствие – нежелание Лондона, чтобы такой договор был подписан (ситуация, схожая со сложившейся в этот период в советско-чехословацких отношениях). Хотя В.М. Молотов попытался убедить британского министра иностранных дел А. Идена, что речь идет о совершенно особом случае – продолжении договора, который уже был подписан до войны, – в итоге югославское эмигрантское правительство отказалось от этой инициативы, и новый договор заключен не был[1309].

Сотрудничества между советским и югославским правительствами не получилось и по вопросу создания на территории