– Не дрейфь, Бэмби, ты наверняка выкрутишься из этой истории с политиками. Ты же всегда находишь какое-нибудь решение!

Фрак сидел один, чувствуя на своих плечах груз ответственности за все вокруг. Он прекрасно умел изображать уверенность в себе, но сегодня она дала сбой. Борьба за ресурсы в этом лесу никогда не прекращалась, политики уже многие десятилетия поговаривали о том, чтобы закрыть один из клубов, но принять идею о закрытии обоих клубов и открытии вместо них нового было намного труднее. «Разве ты не этого хотел?» – удивленно спросил его сегодня один из политиков, и Фрак едва удержался, чтобы не швырнуть трубку о стену. «Я хотел, чтобы вы закрыли “Хед”, а не нас!» – рявкнул он, на что политик ответил: «А в чем, собственно, проблема? У вас просто будет новый клуб, можешь болеть за него. Вот уж не думал, что ты такой сентиментальный!» Хорошо, что они с Фраком в тот момент говорили по телефону, потому что иначе в стену полетела бы не трубка, а сам политик. Сентиментальный? Да Фрак здесь всю свою жизнь прожил, играл за один и тот же клуб, всю жизнь строил один и тот же город. Если не испытываешь чувств к какому-то конкретному месту на земле, то и живи, твою мать, где угодно. Сентиментальный? Все, чего он достиг в жизни и чем действительно гордился, так или иначе было связано с «Бьорнстад-Хоккеем». Если они сменят название его клуба, они уничтожат его как личность. Он им этого не позволит, он будет драться до последнего, а поскольку времени придумать гениальный план у него не было, он придумал план попроще.

После тренировки он подошел к борту и, дождавшись, когда Зазубами выйдет с площадки, с широченной, во все лицо улыбкой предложил парню подвезти его до Хеда.

– Волнуюсь, как ты до дома доберешься, – заверил он.

Зазубами ничего не сказал, но наверняка сразу понял, что дело не в этом.

43

Братья

Йонни и Ханна всю ночь просидели на кухне, ссорясь так, как могут ссориться только родители маленьких детей: очень яростно, но очень тихо.

Ханна, конечно же, сердилась, что Тобиас полез в драку, но ничуть не меньше ее злило то, что Йонни не разделяет ее эмоций. Йонни злился на Бьорнстад, утверждая, что Тобиас полез в драку, потому что защищался, словно это все оправдывало. Но в глубине души Ханна больше всего, пожалуй, бесилась оттого, что чувствовала его правоту.

Вернувшись из Бьорнстада, Йонни и другие пожарные два часа простояли в гараже, потягивая пиво и заглядывая под капот микроавтобуса. Естественно, они ничего не чинили, но смотрели на двигатель так строго, как будто хотели его урезонить. Ханна охотно бы посмеялась над ними, если бы не слышала, о чем они говорят, – она и раньше была свидетелем таких разговоров. В Хеде шутили, что местную пожарную команду набрали прямо в ледовом дворце, но в этом была только доля шутки, потому что большинство действительно все детство играли вместе и пожарная часть стала для них очередной спортивной раздевалкой. Ссорясь с одним пожарным, ты ссорился со всеми. Ханна нередко подкалывала Йонни, что тот до смерти боится любых перемен: предпочитает есть одну и ту же еду, пить одно и то же пиво, сидеть в одном и том же кресле, на что Йонни ворчал – радуйся, мол, люди, которые не любят перемен, и жен не меняют, – на что Ханна презрительно фыркала: «Давай сходим в “Овин” и посмотрим, кто из нас получит больше предложений?» – и Йонни замолкал. Но правда заключалась в том, что Ханна точно так же не любила перемены, ведь если ничего не нужно менять, значит, все работает. Ей важно доверять своим коллегам в больнице точно так же, как Йонни – своим. Нужно доверять соседям, потому что те присматривают за их детьми, и нужно доверять друзьям детства – кому еще позвонишь, если что-то стряслось? Если они защищают тебя, ты должен защитить их. Ханна не дура, она первой готова была признать, что Йонни, может, и полон предрассудков и ведет себя порой как ретроград и консерватор, но он тоже бывает прав. Иногда он тоже на правильной стороне.

Так что это была самая худшая ссора. Когда обе стороны понимали друг друга.

– Проследи, чтобы твои приятели держали себя в руках и не натворили глупостей… – прошептала Ханна, склонившись над кухонным столом.

Йонни тотчас вспыхнул – Ханна даже опешила.

– Мои приятели? Это мои приятели должны держать себя в руках? Ты знаешь, что, когда началась драка, один из отцов из команды Тоббе позвонил в полицию? И знаешь, что они ему сказали? Они сказали, что не могут никого прислать, если нет пострадавших, что у них нет на это ресурсов! Драку начали взрослые, Ханна. Взрослые! Стоит в лесу появиться одному-единственному браконьеру, как они присылают пятьдесят полицейских с автоматами, а наших ДЕТЕЙ, значит, можно обижать безнаказанно?

Йонни даже кружку с кофе спокойно держать не мог. Ханна всегда говорила, что девяносто процентов друзей его детства полные отморозки и у большинства из них дети тоже играют в хоккей. Если эти отморозки усомнятся в том, что общество способно защитить их детей, то они защитят их сами, и помоги господи тем, кто окажется по другую сторону.

– Я понимаю, что ты злишься, я тоже злюсь, думаешь, мне не хочется поехать туда и набить морду всем бьорнстадским мамашам? Но мы должны думать о детях! – прошипела она.

– А я, по-твоему, не думаю? – возмутился он.

– По-моему – нет. Тобиас делает так, как ты поступаешь, а не так, как ты говоришь! Ты его кумир! Как ты объяснишь ему, что драться плохо, если сам будешь драться?

Когда они только вернулись домой из Бьорнстада, Ханна ругала Тобиаса так, что стекла звенели, а Йонни молча сидел рядом.

– Я не могу сказать ему, что он был не прав, защищая сестру… – произнес он.

– Я этого и не говорю! Но мы должны наказать его, неужели ты не понимаешь? Нельзя, чтобы он думал, что драться – это нормально!

– Мы его уже отругали…

– Нет. Это я его отругала!

– Черт возьми, милая, его отстранят от тренировок! Хуже наказания не придумаешь, – ответил Йонни. Взгляд его становился все грустнее, а кофе в чашке все холодней.

Минут двадцать они сидели молча. Потом Йонни мрачно взял телефон и при ней обзвонил коллег и других отцов из команды, призвав их сохранять спокойствие.