– А хозяин где?

– Где, где, в Караганде! – дрожа от страха, выпалил Гена. – У себя он… в кабинете… живой или мертвый, не знаю. Я едва ноги оттуда унес!

– На вас кто-то напал?

– «Летучий голландец» хотел нас убить!.. Он это… сорвался со стены и прямиком к нам…

Несмотря на ранение, рулевой мыслил более здраво, чем его товарищ, и возразил:

– Ты гонишь… Какой еще голландец?

– Картина, блин! Что непонятно?.. Она в тяжеленной раме. Если ударит хозяина по голове, ему кранты!.. Я за дверь выскочил, а он не успел…

Гена умолчал о том, как изо всех сил удерживал дверь кабинета, чтобы взбесившийся «Голландец» не вырвался наружу, а когда в каюте стало тихо, задал стрекача. Он не удосужился проверить, что с Лавинским. Инстинкт самосохранения оказался сильнее долга. Но рулевому об этом докладывать не обязательно. Кто он такой? Рядовой член команды. Если уж перед кем и отчитываться, то перед Всевышним.

Самое время было вспомнить о боге! Гена закатил глаза и перекрестился.

– Эй, ты чего? – испугался рулевой. – У тебя крыша на месте?

– Я теперь ничего наверняка сказать не могу…

Раненый с тоской оглянулся по сторонам и застонал от боли и досады. Ситуация, совершенно очевидно, вышла из-под контроля. На судне творится что-то несусветное; где Лавинский, неизвестно. Если тот погибнет…

– А кто в случае чего будет отвечать за пленников в трюме? – спохватился он. – Мы с тобой?

– Мы только выполняли приказы…

– На нас повесят всех собак, Гена!.. Может, выпустим барышню с тем чуваком, пока не поздно? Ключи от наручников у тебя?

– Я в трюм спускаться не буду, – побледнел матрос. – Ну его к черту! Электричества нет, а потемках нас с тобой передушат, как слепых котят. Считай меня трусом, но я туда ни ногой! Эта посудина проклята! С ней что-то не так…

– Ладно, ты прав… Тогда бежим к рундуку за плотиком! – решился рулевой. – Ну ее к бесам, эту яхту вместе с хозяином и его пленниками! Пусть сам с ними разбирается…

* * *

У двери в кабинет Лавинского Илья замер и прислушался. Корней топтался сзади, подначивая его:

– Неужто, убьешь человека, патрон? Нехорошо!

– Не собираюсь я никого убивать… Просто припугну и попробую договориться.

– Хозяин яхты не из пугливых. А насчет «договориться»… Он тебе с три короба наобещает! Только верить ему нельзя. Ты что, лох конченый?

– Выбирай выражения, – шепотом огрызнулся Илья.

В кабинете стояла зловещая тишина. Как будто его обитатель умер или отсутствует. На судне полно других кают, где можно скоротать время. Лавинский мог перебраться в другое место.

– Этот тип крепкий орешек, – не унимался горбун. – Ты зубы сломаешь, и женщину свою не спасешь.

– Я сумею его убедить, что достану фетиш, если он оставит в покое Ирину.

Горбун скорчился в беззвучном хохоте и картинно схватился за живот.

– Насмешил, патрон! Я думал, ты умнее.

– Хорошо, что ты предлагаешь? Вызвать Лавинского на поединок?

– Отличная идея. Я готов быть секундантом на вашей дуэли.

Илья вышел из терпения и повернул ручку. Каюта оказалась открытой. Внутри все было разбросано. Спертый воздух отдавал водкой.

– Система кондиционирования накрылась, – заметил Корней. – Электричество – наше всё!

Бутылка, из которой хозяин наливал себе и пленнику, валялась на полу, остатки спиртного вытекли. На столе лежала картина «Летучий голландец» с разбитым багетом. Похоже, кто-то сорвал ее со стены и использовал как орудие. Рама развалилась на куски, но само полотно уцелело.

– Где Лавинский? – удивился Илья. – Что тут произошло?

– Драка, очевидно, – ответил горбун.

– Кого с кем?

– Тебе виднее, патрон. Ты у нас главный.

Илья в недоумении застыл посреди кабинета.

– Ты меня нарочно злишь? Где Лавинский, спрашиваю?

– Я бы на его месте тут не засиживался, – заметил Корней. – На яхте в принципе оставаться опасно. Может прибить если не куском рамы, то другим тяжелым предметом. Думаю, он побежал на палубу. Айда за ним!

– Погоди…

Илья торопливо заглянул в шкаф, выдвинул ящики стола, приподнял полотно.

– Что ищешь? – насмешливо осведомился горбун. – Пистолет? Так его хозяин с собой захватил. Отстреливаться!

– От меня, что ли?

– На твое счастье, никому невдомек, что ты на свободе и разгуливаешь по судну.

Илья думал и действовал как в тумане. Накатывала дурнота, он не отдавал себе отчета, почему топчется в пустой каюте, вместо того, чтобы догонять Лавинского. Но уходить не спешил.

– Долго еще нам тут торчать? – проворчал горбун.

– Где-то здесь должен быть амулет…

Корней взял со стола острый кусок багета и показал Илье.

– Гляди, патрон… Кажись, кому-то досталось от «Голландца». Видишь кровь?

Угол рамы был испачкан чем-то красным, действительно похожим на кровь.

– Вот еще волосок прилип, – добавил горбун. – Сдается мне, Лавинский как минимум получил картиной по голове… Он сидел в своем кресле за столом, когда…

– А как максимум? – оборвал его Илья.

– Острый конец багета мог угодить ему в висок… Но он точно жив, потому что покойник остался бы там, где его настигла смерть… Впрочем, сгоряча можно не почувствовать боли и некоторое время передвигаться… в агонии.

– Тогда бы мы нашли его где-то неподалеку.

– Ты прав, патрон…

Глава 40

Москва

Артеменко в отчаянии облазал развалины, заглядывая в каждый уголок. Ирина как в воду канула. Чтобы обыскать весь пустырь, и дня не хватит. Вряд ли женщина стала бы просто так прятаться. Значит… ее похитили?

«Меня нарочно отвлекли и выманили наружу, чтобы не мешал, – сокрушался он. – Я баран! Повелся, как последний олух!»

Он вышел на дорогу и посмотрел в обе стороны. Движение ранним утром вялое, но все же машин хватает. Ирина могла остановить такси или попутку… Она дама видная, долго бы ей ждать не пришлось. Сыщик молился, чтобы так и случилось. Чтобы она не стала жертвой похищения, а ушла сама по какой-то неизвестной пока причине.

– Ч-черт, – процедил он, ощущая предательскую слабость в коленях. – Что мне теперь делать?

Возвращаться на пустырь бесполезно, в гостиницу соваться тоже смысла нет. Если Ирину увезли силой, то подальше отсюда. Он бы сам поступил так же.

Артеменко оказался в тупике. В уме – ни одной стоящей мысли, на сердце – тяжеленный камень. Он проиграл эту партию! Вчистую! Упустил Самбурова, не уберег Ирину, и понятия не имеет, что предпринять. От безысходности хотелось выть и