Шрифт:
Закладка:
А настоящими большими, серьёзными монстрами должны быть язычники, которые принадлежат к мейнстриму Бытия. Потому что Император Калачакры – это мейнстрим. Он был в предыдущем человечестве. Ведь Христос – не «основная фигура», против которого выбегает какая-то шавочка. Наоборот, Христос – это революционер, бросающий вызов тому, что здесь является основным. Основным в мире Бытия являются метафизика, реалии и символы, которые связаны с аффирмативной (утвердительной, утверждающей) онтологией. И аффирмативная онтология – это онтология, которая традиционно описана прежде всего индуизмом.
А почему? Наверное, потому что они находятся в зоне непосредственного влияния, которое идёт из хтонических глубин, связанных напрямую с архетипическим Бытием, отражающимся в нашем зеркале. В проявлении всё наоборот: например, в горах мы встречаемся с инфернальной реальностью, в подземелье мы встречаемся с «духовностью» (в рамках Бытия). То есть это Бытие, которое выдаёт себя за целое: в нём есть свой инферно, свой низ, свой верх, и то, что в архетипе, например, вверху, то здесь должно быть хтоническим. То, что в архетипе является адским, подземным, то здесь будет на вершинах гор. Поэтому, когда вы поднимаетесь на вершину гор – совершаете восхождение на вершину Памира, например, – вы там встречаетесь с манифестацией явно демонического характера.
В чём невозможность языка?
Я говорил не о невозможности языка – я говорил просто о чистой невозможности. Язык – это когда Божественная мысль избирает Адама для того, чтобы он был её посланником, и она, Божественная Мысль, сообщает ему имена-концепты, которые потом он выносит на уровень людей. А чистая, абсолютная невозможность – это главное и единственное содержание Божественной Мысли, это то, о чём Божественная Мысль (если так можно выразиться) «думает». Она «думает» и в своём полагании она утверждает невозможное, которое, поскольку оно не может быть предъявленным (оно – невозможное), опосредованно предъявляется через бесконечность, которая это невозможное отрицает.
То есть невозможное выступает в форме отрицаемого, а бесконечность – в форме отрицающего. А уже ниже идёт точка, в которой завеса Бытия. А язык – это та площадка, куда невозможное посылает свой сигнал. И дальше мы приобщаемся к этому языку, мы приобщаемся к этому сигналу, не будучи его носителями по субстанциональной природе (субстанционально у нас этого сигнала нет). То есть мы «в уши» с колыбели получили язык (и, кстати, у новорождённого младенца есть остаток телепатии: у каждого новорождённого есть, потом быстро исчезающий, некий запас телепатии), и за счёт этого от матери воспринимает язык, потому что мать не может через слова учить (младенец вообще никакого языка не знает).
Мать говорит набор звуков, и этот набор не референтен, там нет другой референтной точки, чтобы он понял; он должен понять набор звуков изначально из интенции матери (у матери есть интенция). Он эту интенцию схватывает через телепатию. Так и первые люди, к которым пришёл Адам, поняли этот язык через ту телепатию, которой они владели. Но диалектика в том, что язык «убивает» телепатию. Когда усваивают язык, телепатия уходит. У младенца, когда он усваивает язык, телепатия уходит. А у «маугли» она ещё остаётся, он телепатичен по сравнению с человеком.
А как чёрный «зайчик» отличается от языка?
Он выявляется в языке как в зеркале. Вот стена, на которой «зайчик», – это язык. Что такое свидетельствующее сознание? Это точка нетождества с Бытием. Но как глаз не может себя увидеть, так и сознание не может себя осознать и встретиться с собой. Но чтобы увидеть свой глаз, мы подходим к зеркалу, а чтобы сознание встретилось с собой, ему нужен язык, то есть мысль, ткань мысли. Вот в ткани мысли сознание впервые видит само себя. Если мы убираем это зеркало, то изображение сознания исчезает. Нет такого, чтобы сознание было убрано вполне у человека после того, как он овладел языком (если ему по голове не дали, конечно).
Язык не создаётся на человеческом уровне. Язык – это следствие «принесли и дали». Дело в том, что всё, что мы открываем, – это всё в рамках адамического языка. В среднем словаре современного развитого языка – 50–60 тысяч слов (в английском, может, побольше). Дальше они вступают в разные сочетания между собой. Ну, мы добавляем по мере появления новых реалий какие-то неологизмы. Но все эти словари и все эти слова – это такие «кляксы» на гораздо большем круге, в описанном циркулем концентре, который представляет собой первый язык, содержащий все понятия, доступные человеку для оформления среды вокруг него в организованный мир от начала и до конца, до последнего момента со всеми изысканиями, науками, раскопками, инновациями, фантазиями, – всё это есть в языке Адама. Но понятно, что концентр-то обведён, то есть за пределами этого концентра остаётся хаос Бытия, который не описан, и его гораздо больше, и там уже льётся музыка (довольно чудовищная).
Такой вот вопрос: если мы размышляем в презумпции того, что мы являемся частью этого Великого Существа, Иблиса. Как тогда трактовать понимание того, что мы «созданы по образу и подобию Бога»?
Не частью Великого Существа, а проекцией.
Это об этом же и сказано: только Великое Существо в данном случае называется «богом». Это вавилонская добавка к Ветхому Завету (про «создание по образу и подобию»). Ветхий Завет два раза переписывался. Первый раз он переписывался, когда евреев увели в Вавилон, а второй раз он переписывался, когда был уничтожен Храм, – тогда римляне уничтожили все свитки Торы на территории Ойкумены. И это было восстановлено в обратном переводе с греческой Септуагинты. То есть евреи с греческого перевели это назад. Первый раз Ездра восстановил, когда в Вавилон увели. В вавилонских списках авраамическая традиция Моисея была подменена «иудаизмом», потому что назад-то вернулись после того, как персидский царь разгромил Вавилон и отпустил евреев. В Иудею вернулись не столько сами евреи, сколько вавилоняне, которые вошли в эту традицию и изменили её. Вернулись не те, которых уводили. Это примерно середина VI века
