На ночь таз закрыли широкой доской, на которой обычно резали мясо. А доску придавили старинным утюгом, похожим на крейсер.

Ночью раки сдвинули доску и расползлись по квартире.

В сером свете утра мы залезали под кровати и ловили там раков. Раки были всюду.

— Раки тараканят! — сказал отец.

Случайно я наступил на одного рака и раздавил его.

Большого рака, обросшего пушистой серой пылью, мама вымела из-под шкафа.

А самый крупный рак сунул клешню в розетку и погиб. Дотянулся.

Был также мелкий рак, залезший в опрокинутую бутылку.

В кипятке раки копошились, постепенно краснея. Осень жизни. Багрец!

Живые существа превращались в пищу.

ПЛАНЕТАРИЙ

Весь класс идет в планетарий.

Подпрыгиваем, дудим в дудки, строим рожи, натягиваем до подбородка шерстяные шапочки, рычим в ухо, пересказываем фильмы жестами, меняем стеклянный шарик на железный, и наоборот, дергаем за косу («Ручка унитаза!» «Коровий хвост!» «Плетеная булка!»)

— Ты, петрушка!

— Репа!

— Сидоров, получишь!

Девчонки в белых носках, в торчащих сарафанах и бантиках — балетные существа, странные, таинственные и все такие дурацкие.

— А ты капуста!

Оскорблять названиями овощей…

Перед планетарием железобетонный глобус с выпирающими материками. Захватанный местами до темного блеска. Приятно водить по нему руками, карабкаться, ухватившись за дырку, проделанную в Тихом океане.

В планетарии старушка быстро надрывает наши билеты. Один за другим. Так белка лущит орех — ссутулясь и что-то нашептывая.

Потом душный зал. Зажглись на черном потолке созвездия. Мутный луч скользил от созвездия к созвездию, заменяя указку, женский голос, записанный на магнитофон, объяснял… Большая Медведица, Малая Медведица… Стрелец! Волосы Вероники! Ну-ну…

На настоящем небе я ничего такого не замечал.

АПТЕЧНЫЕ ТАЧКИ

Теперь уж нет таких аптечных тачек! Они и тогда были редкостью. Голубые рундуки с выгнутой, как у коляски, ручкой. Такой рундук, обязательно с застекленным верхом, как бы висит между двумя огромными колесами.

Под стеклом яркие флаконы, оранжевые клизмы, пакеты и пакетики. Обязательно зеленый одеколон — бутылка в форме виноградной грозди. Когда смотришь на нее, хочется винограду, какого не бывает.

В стекле, помрачаясь, тонет картина целого летнего мира с отороченными свечением облаками, мозаикой древесных крон, надменно изогнутым розовым блеском аптекарского подбородка… Живая блестящая картина, сквозь которую просвечивают флаконы.

На стенке рундука, словно вырезанная из серой бумаги, обязательная тень собачки. Двух. Виляют хвосты.

Аптечные тачки стоят в неожиданных местах центральной улицы, чаще всего у клумбы с душистыми табаками, окруженные трепетом бабочек. Аптекари толстые, лысые, в подтяжках. Их маленькие глазки словно засыпают, засыпают…

Бесконечные разговоры ведут с ними толстые старухи с зонтами от солнца, владелицы цветов, собачек и местного общественного мнения.

ДЕРЕВЬЯ

После уроков садим деревья в будущем Комсомольском парке. Копаем втроем яму, иногда сталкиваясь лбами. Лопаты новенькие, вдвойне тяжелые.

Наливаем в яму воды — вода сразу становится коричневой, пенистой.

— Хочешь кофе? — говорит Богдан нашему напарнику, толкая его к яме.

Вытаскиваем длинные извилистые деревца из кузова с откинутым бортом. Там целый ворох деревьев, они цепляются друг за друга, когда их тащишь.

— Тише, тише! — кричит учитель. — Вы кору оборвете!

Я держу дерево. Корни у него смешно растопыренные, в земляных крошках. Оно толстенькое, розовое, с прозрачной нежной корой.

Сажаю. По рыхлой земле, ветвясь во все стороны, тянутся ручьи пены. И вот дерево торчит — голое, чужое пустырю.

— Слышь, а у лопат ручки — деревянные!

— А какие же?!

— Значит, на каждую ручку — дерево! — Богдан важно поднимает указательный палец.

— Вот глупости! — смеется учитель.

Но как-то неуверенно.

УМЫВАЛЬНИК

В соседнем дворе был общий умывальник. И летом многие умывались во дворе.

Длинный деревянный желоб-многоножка, над ним провисла труба, из которой во все стороны торчит множество медных кранов разных калибров — некоторые забиты деревянными пробками.

Однажды утром я забежал в соседний двор — мы играли в мяч и мяч перелетел через забор.

Там вовсю плескались разные люди!

Старик в пижаме, с махровым полотенцем, повязанным вокруг головы, мыл в тазу сливы. Вода из крана торчала, как белый веник.

Великан с голым торсом брил голову, споласкивая бритву в армейском котелке. Рядом стояла собака с длинными шелковистыми каштановыми кудрями, расчесанными вдоль всей спины на пробор.

Женщины в халатах одновременно умывались и разговаривали.

Возможно, то было воскресенье.

Краны грохотали, выли, труба, мелко трясясь, троилась и двоилась, люди кашляли, хохотали, охали, дети брызгались, маленькая девочка, растопырив руки и разинув рот, с оглушительным клекотом полоскала горло.

По желобу мчался молочный ручей.

Кусочки мыла в мыльницах, красных и зеленых, светили как фонарики.

Когда мяч перелетел через забор во второй раз, я снова, уже по своей воле, а не по жребию, побежал за ним…

Куда все делось?

Солнечно, пусто. Мяч, вертясь, плавал в желобе. Вода уже просветлилась и слегка рябила.

На белом мохнатом дне — лезвие бритвы, осколки зеркала, конфетный фантик, уже пустивший розовый дымок…

Насколько прекраснее мыться здесь сообща, чем в одиночку драить зубы перед зеркалом!

КРЕМЕНЕЦ

Кременец — степная река далеко за городом.

Нежные ковыли неустанно вьются, как спина бегущего зверя. Изредка по ним катятся плетеные шары перекати-поля, большие и маленькие. То катятся, то замрут — все одновременно.

А то с прискоком, полулетя над серебряными змейками…

Все живет в единстве с ветром, выражая его мельчайшие движения.

Ветер, густой, как вода, упруго обтекает нас, вихря волосы на затылке. И ни соринки в нем!

Отец закрывает машину, но словно держится за нее, чтобы не унесло ветром.

Бегу!

Овраг. Вниз по щебенчатой осыпи, и сразу нет ветра.

Прекрасно бежать под откос! Ноги сами находят опору, все быстрее, все сильнее ударяет снизу земля по ногам, — почти не чувствуешь их, паришь…

И вот я в лакированном дожде травы, осыпь, затихая, шуршит за спиной. Бархатный шероховатый сплошной треск кузнечиков в одном месте достигает звона — цикада.

Воздух курчав, словно изъеден тайными письменами над блеском камней.

Пискнул в небе кобчик, мигнул кривыми крыльями.

Там, наверху, сплошной ветер, птица, преодолевая ветер, неподвижна. Кременец слоисто трепещется по дну оврага, изгибом уходит в дым.

И снова пискнул кобчик, напомнил о ветре.

А здесь зной сразу приклеился ко всему телу. Клочковатые, когтистые дебри словно висят в воздухе. Кусты шиповника сплошь цветут, как бредят, камни вокруг под нежным слоем розовых лепестков. Трата самого нежного, что может дать этот куст. Взамен зеленые, твердо-блестящие ягоды. Рядом с прошлогодними, темными, хрупкими…

Ягода, начиненная мелкой щетиной. А говорят, природа не шутит.

Мама медленно идет по склону, собирая шиповник в холщовую сумку.