— Не обращай на них внимания! Пойдем лучше покатаемся на ишаке. И вообще, не рассказывай об этом дома…

ЧУРЕК

«Отпускай хлеб твой по водам…»

Еще ребенком, сидя у арыка, в тени корявого тута, я макал в воду круглый чурек, который только что из тамдыра, и ел. Хлеб в воде остывал и разбухал. Тогда его удобнее было есть. От его корок, прилипающих к нёбу, пахло иначе, чем от корок горячего. Я ел и запивал водой из арыка, черпая пригоршнями. Вода в тени была прохладная, а под солнцем — теплая. Когда пил, хлеб оставлял на воде и его уносило течением к другому берегу в илистых камышах и паутинках. Если чурек уплывал далеко, я его доставал ивовой веткой.

Приплывали рыбки и настойчиво старались хватать крошки беззубыми ртами.

Арык проходил вдоль глиняного забора в трещинах. В трещинах были гнезда шмелей и ос, норы мышей и змей. Из дупла тута сыпалась в арык труха. Через забор протягивали к воде отяжелевшие ветви плодовые деревья.

Я чуть приподымался и доставал спелые персики. На шею сыпались старые листья, дохлые жуки. Я срывал с тающего плода пыльную кожуру и бросал ее в воду. И к ней приплывали рыбы и старались утащить угощение под воду.

«Отпускай хлеб твой по водам…»

Однажды я действительно пустил хлеб по арыку. Я тогда не знал слов Экклесиаста. Но мысль эта пришла мне в голову. То есть не та мысль, которую хотел выразить древний мудрец, а та, простая, что можно пустить хлеб по воде.

В тамдыре хлеба было много.

Интересно было видеть, как течение уносит хлеб, интересно было сопровождать его по берегу, пока не надоест, а потом из виду потерять.

Он плывет и плывет мимо разных берегов, иногда рыбы его клюют и переворачивают, иногда ужи перерезают ему путь. То он застревает в зарослях камыша, а потом все же выбирается, то дети из незнакомых селений его видят и кричат: «Смотрите, смотрите хлеб плывет!», то земледельцы с рисовых полей, стоя по колено в поливе, его видят и лопаты свои протягивают. А он плывет, плывет мимо удивленных сел и городов, где я сам еще не побывал.

«Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его».

С тех пор немало дней утекло, может быть столько, сколько воды по арыку. Я сам потом поплыл вслед хлебу…

Я и сейчас плыву, плыву и все еще не могу найти хлеба моего детства, который однажды отпустил. Но я знаю: где-нибудь течение остановится — в посевах или песках — и я его найду.

РАССВЕТНАЯ ЗВЕЗДА

Мой дед встанет в темную рань.

Он еще успеет увидеть улыбку предрассветной звезды, успеет намочить галоши в росе, услышать перекличку полусонных петухов. Он еще успеет отпить из чаши спокойствия, которую уносит, не проливая, ночь.

Мой дед встанет в темную рань. Наденет широченный халат и возьмет кувшин. Теплая вода заструится по старческим кистям, локтям. Пар смягчит воздух у его ноздрей. Вода польется на пыльный лист джугары, и широкий лист станет наполовину темным. Прополощет горло, сполоснет уши, нос. Развяжет кушак-платок и, вытираясь, окинет взглядом надежный забор, темные лозы, увившие глинобитную стену, прекрасную звезду утра среди других звезд, вздохнет, зевнет.

Потом мой дед пройдет на веранду, расстелет на полу молитвенный коврик так, чтобы какой-нибудь неприкаянный не пересек его путь к Мекке. Обратит лицо к священному городу, примет молитвенную позу. То опустится на колени и коснется три раза лбом коврика, вдыхая его пыль, то встанет и снова опустится, певуче бормоча: «…бисмалла рахману рахим вилем юлет юлем вилет…».

В полусне я услышу странное пение на языке племен, к которым уводит Путь Белой Верблюдицы.

Проделав все это, что я называю утренней зарядкой и водной процедурой, мой дед сядет на суфу, возьмет к себе чайник, облокотится на подушку. Будет еще темно и потому свежо. За дувалом едва проглянет слабый просвет. Утренняя звезда так же ярко будет мигать меж колышущимися метелками джугары.

Так пройдет час-другой на свежем воздухе, в пару зеленого горячего напитка.

Потом край сада светом зальется. Дерево за суфой тень свою протянет к стене. Уже и тень поднимется по стене, и последние капли крепкого чая будут тщательно выцежены из большого чайника.

А дед мой все так же неподвижно будет продлевать удовольствие, олицетворяя собой сонное прошлое своей пустынной страны, думая, что все так же долговечно, как небо над головой, как день, похожий на зыбкий песок под ногами, который течет, но не убывает.

А радио, оборвав музыку, объявит, что космический корабль достиг далекой утренней звезды. И я увижу, мысленно, сверкающий от солнца нос звездного корабля.

Утро разгорится вовсю, засуетится. Дед мой только и сделает, что неторопливо перевернется с одного бока на другой. Тогда только я очнусь ото сна и, протерев искусанные яркими лучами и мухами глаза, скажу:

— Ас-салам-алейкум, дед!

И дед ответит:

— Алейкум-ас-салам. Живым-здоровым проснулся?

ДЫНИ

Весенний разлив несет по бульвару тысячи серых тыкв — старух и розовых дынь — девушек.

Хочется дыни.

…Они горой лежали на песке. Мы сидели в тени шалаша на камышовой циновке. Тень медленно втягивалась — подстилка все больше выползала на солнцепек. Липкие семена уже валялись там, блестя и жарясь. Над ними гудели сластены шмели. Шмели могли укусить в лицо. Тогда смешно было бы смотреть друг на друга.

— «Дольками», «пиалой»?

— Давай «дольками».

— «Цыганские зубы» хочешь?

— Хочу.

Дольки делю короткими взмахами ножа, не рассекая корку, на ломтики так, чтобы удобно было схватить ртом. Почему это назвали «цыганскими зубами», непонятно. Если считают цыганские зубы красивыми, то ломтики крупны. А если уродливыми, то ломтики — красивы!

«Пиалой» — когда дыню делят поровну на две половины. После того как мякоть съедают, остаются пустые корки, скорее похожие на расшитые тюбетейки, чем на пиалы. Можно ими подурачиться — надеть другому на голову. Можно воду из арыка в них принести — после сладкого всегда хочется пить.

Над травой мошкара. Воды арыка выцежены сквозь снежные зубья гор. Шарики коз, овец, лепешки коров — на грунтовой дорожке, ведущей к броду.

Я далеко ныряю и из-за густых зарослей лозняка слежу за ней. Дженнет сперва ищет меня глазами, затем начинает беспокоиться, а когда я выныриваю перед ней, обижается:

— Да ну тебя!

Под водой можно открыть глаза, но все там выглядит кроваво-красным, как и глаза выплывающего.

Долгое купание. Целыми днями мы только