Судя по глазам и осунувшемуся лицу, спал эту ночь плохо. Одним словом, пребывает в должной кондиции. Вот только я не чувствовал к нему жалости – неприязни, впрочем, тоже, для нее пока что не было причин.

Не раздумывая, я показал ему на стул, стоявший у моего стола для собеседников из категории неопасных. Вряд ли он попытался бы оглушить меня массивным чернильным прибором, оставшимся по причине полной аполитичности от прежнего хозяина кабинета. От классического интеллигента дореволюционной выпечки таких ужимок и прыжков ожидать не следует.

Он сидел, положив сверток на колени, ерзать не ерзал, но ему определенно было не по себе. Не в своей тарелке (правда, преподаватель нам в свое время говорил, что это выражение вошло в русский язык исключительно по недоразумению – растяпа переводчик напутал с французским романом. В оригинале это писалось именно как «не по себе», отличалось от французского же слово «тарелка» только одной буквой, вот толмач и допустил ляп то ли по невежеству, то ли впопыхах…).

Новицкий выглядел полной ему противоположностью – бесстрастный, как истукан, нацелился остро отточенным карандашом на лист бумаги и, как обычно, ждал, когда настанет его время. В своем деле был сугубый профессионал: до сорока лет работал стенографом в суде, в сорок первом мобилизован, служил в особых отделах, потом в Смерше, отлично умел составлять протоколы допросов, оставляя существенное, выбрасывая всякую лирику, повторения и длинноты.

Я разглядывал аптекаря, умышленно выдерживая паузу, чтобы окончательно дозрел. Сочувствия не было – откуда оно возьмется к человеку, прятавшему курсанточку абверовской разведшколы? О подлинном лице которой должен был знать если не все, то уж безусловно кое-что?

Он не выдержал первым. Улыбнулся робко, просительно:

– Пан капитан, объясните наконец, что происходит? Я все-таки не ребенок, повидал жизнь. Форменным образом извелся. Приходят люди из военной контрразведки, устраивают обыск по всей квартире, уводят Оксану… а меня не то что не трогают – не задают ни одного вопроса. Со мной первый раз такое… разве что в Гражданскую заявлялись с обысками и красные, и белые, и какие-то бандиты – но всегда задавали вопросы…

– Интересное заявление, – сказал я без улыбки. – То, что вам не задали ни одного вопроса, вас удивляет. А вот то, что военная контрразведка арестовала девочку позднего школьного возраста и устроила обыск, вас, такое впечатление, не особенно и удивляет?

– Чем-то в этом роде могло кончиться…

– Еще одно интересное заявление, – сказал я. – Подразумевает, что вы знали об ее истинном лице, которое может и привлечь интерес соответствующих органов, может быть, знали, что никакая она не Оксана Камышевич. И уж безусловно, не ваша родственница, мы проверили. Нет у вас родственниц такого возраста, ни близких, ни дальних, и с таким именем и фамилией никого нет. Кстати, вы знали, что у нее в тумбочке лежит пистолет?

– Откуда? Не думаете же вы, что я обыскивал ее комнату? – вопросил он с некоторым возмущением – ну да, старомодная интеллигентская порядочность…

– Но вы знали, кто она?

– Представления не имел! Мог только подозревать, что с ней обстоит очень непросто…

– Почему?

– Потому что ее привел ко мне майор Кольвейс…

В ушах у меня явственно зазвучал охотничий рожок, каким в старые времена созывали борзых. Вот так. Не понадобилось ни наводящих вопросов, ни психологических ловушек, он сам, с первых минут разговора, назвал имя, которое нас крайне интересовало… И я спросил нарочито бесстрастно:

– Значит, вы знали майора Кольвейса?

– В те времена, когда он был не немецким майором, а капитаном царской армии. В начале февраля семнадцатого его полк отвели с фронта на отдых в Косачи, в Шагаринские казармы, и он там остался до октября, пока, собственно говоря, не перестал существовать…

Вот оно что. Можно с уверенностью сказать, что стоит за словами «перестал существовать». Наверняка солдаты, как повсеместно случалось в те бурные времена, разбежались-разъехались по домам делить землю, и это приняло такой размах, что полка и не стало. Бардак стоял такой, что никто не озаботился внести соответствующую запись в послужной список Кольвейса – возможно, и штабные писари к тому времени дезертировали, и делопроизводство больше не велось.

– Вы знаете Шагаринские казармы?

– Конечно, – сказал я.

Военному прожить в Косачах больше месяца и не слышать про Шагаринские казармы? Целый военный городок на южной окраине Косачей, выстроенный во времена процветания из добротного тогдашнего кирпича: казармы, склады, аккуратные домики с квартирами для офицеров, капитальная кирпичная ограда с широкими воротами. Шагаринскими казармы назвали по имени командира полка, расквартированного там при Николае Первом, и понемногу это название закрепилось в официальных бумагах. Удобное было место, в разное время его использовали красные, белые, поляки, наши войска во время освободительного похода, немцы – а теперь, не испытывая тесноты, там разместились едва ли не все подразделения и службы нашего полка.

– Ну что ж, – сказал я. – Расскажите, как вы познакомились с Кольвейсом.

– Мне придется начать издалека. Рассказать, какой была тогда наша жизнь…

– Вот и начните, – сказал я. – Подробно, но без излишнего многословия. Времени у нас достаточно.

Времени и в самом деле было достаточно – до приезда Радаева наша доблестная группа в составе двух человек обречена на бездействие, так что Липиньский смотрится форменным подарком судьбы. Кроме того, мне интересна любая информация о Кольвейсе, пусть и относящаяся к царским временам: иногда ниточки из прошлого дотягиваются и в день сегодняшний. Наконец, если он расслабится и разговорится, может проскочить какая-то полезная информация, важная именно что для сегодняшнего дня…

Липиньский заговорил уже не с такой зажатостью:

– Косачи – давно уже городок маленький, это на многое влияло, в том числе и на общественную жизнь. В больших городах общество делится на несколько… не знаю, как сказать. На несколько центров притяжения. Есть дворянское собрание, купеческое, своеобразные клубы инженеров, людей интеллигентных профессий и так далее. У нас ничего подобного не было – слишком уж крохотными были бы подобные собрания. Поэтому давно уже существовал Зеленый клуб, и туда входили представители всех категорий, что я перечислил. И других тоже. Зеленым его назвали потому, что собирались в Зеленом зале ресторана «Зеленая дубрава». Его давно уже нет, а когда-то он процветал. Двухэтажное большое здание, старинное, как почти все в Косачах, два ресторанных зала, танцзал, бильярдная, два зала для собраний, даже отдельный зал для карточной игры. Дворяне, инженеры, купцы и заводчики, студенты, интеллигенты, люди с университетским или институтским образованием, один банкир провинциального полета, городской голова и гласные[51] думы – да, у нас была городская дума, правда, миниатюрных, можно