– И потом вы ложитесь спать?

– Нет-нет, потом не так. Во время еды по еврейским законам мы всегда должны разговаривать про Тору. Какая-то порция Торы, которая относится к этой субботе. Мы же каждую субботу читаем Тору, каждую неделю. Тогда и происходят самые интересные разговоры, очень философские. Все объясняется, можно все спрашивать.

– А как? Кто-то читает вслух отрывок, как это организовано?

– Взрослые не читают, они рассказывают, просто они знают – я не говорю про маленьких детей. Взрослые прекрасно рассказывают, они все помнят, у них прекрасная логика. Я всегда удивляюсь, как они могут это все помнить. А маленькие дети рассказывают, чему они научились во время этой целой недели. Понимаете, разговоры за субботним столом объединяют всю семью. В семье может быть совсем маленький ребенок, четырех-пяти лет, немножко взрослее – десяти лет, еще немножко взрослее – шестнадцати лет, отец и дед – они все знают, о чем говорят. Вот назовите тему, на которую вы можете со всеми говорить на одном языке? Поэтому это объединяет семью. У них получается совместный разговор. Каждую субботу есть общая тема, которую все знают, но по которой у каждого есть свое мнение, свои вопросы. Это вечер субботы.

– И когда все ложатся спать?

– Хасиды ложатся спать в два часа ночи. Когда кончается трапеза дома, отцы и сыновья идут в дом к раввину – это называется «стол у ребе» – стол, где он кушает. Он единственный, который кушает. Он ждет своих хасидов, когда они вернутся от своих семей, чтобы быть вместе с ребе. Я вам честно скажу, я первый раз туда попала по ошибке. Я не знала, куда я попала… Но это все так… уф… душещипательно. Потому что там огромный стол, наверное, около ста метров длиной, во главе стола сидит только один ребе, а вокруг него пятьсот хасидов – они стоят на трибунах. И они смотрят такими влюбленными глазами на ребе! Просто влюбленные глаза, они ничего не видят вокруг, ничего не слышат, они смотрят на ребе. Если ребе начнет петь какую-то молитву, они все поют. И они танцуют, и с такой радостью – вообще, это… это надо увидеть, чтоб это почувствовать – не понять, понять невозможно – почувствовать. Я ходила пятнадцать лет – я не говорю каждую субботу, но хотя бы один, два раза в месяц. Потом они заканчивают, а ребе кушает, но это отдельная история. Можно принять, или можно остаться совершенно равнодушным. Это индивидуально. И это душевно, понимаете, не от разума, не от чувства, это не балет, это не опера – это дух. Если мой дух соединяется с духом этих людей, для меня нет ничего лучше. А если нет – то нет. Возьмите мою маму, она бы сказала, что я с ума сошла. Моя мама этого не принимала. Поэтому я имею два мира, понимаете, у меня есть Мариинский театр, я его обожаю, и у меня есть хасиды. Это несовместимо, абсолютно, но… я это я, у меня так вышло.

– А дальше? Они возвращаются после вечера с ребе, и все ложатся спать? А утром что происходит?

– У них есть свой режим. Вы можете смотреть на это как на армейский режим. Потому что это все распланировано. Они идут в синагогу. У Давида утро начинается в девять-десять часов: молитва, чтение Торы… три части, каждая молитва в субботу – это три части. Это утренняя молитва, потом читают текст Торы на эту неделю, а потом есть молитва, которой заканчивается служба. У нас это длится три часа: мы начинаем в восемь, заканчиваем в одиннадцать. У Давида служба заканчивается в двенадцать.

И когда они возвращаются в субботу из синагоги, должно быть три трапезы – три раза. Трапеза – это когда кушают халы. Когда вы кушаете печенье, это не трапеза. Они возвращаются домой, потом опять трапеза, опять пьют вино и едят халы. У ашкеназских евреев есть такое специальное блюдо, которое готовится с пятницы на субботу, потому что в субботу нельзя разжигать огонь. Оно называется чулнт – я вам дам рецепт, оно сутки стоит и готовится, но это очень вкусно. Значит, так: вино, халы, рыба и чулнт. Вечером солнце заходит, кончается суббота – еще один раз кушается – это три раза, и потом хасиды кушают еще один, четвертый раз. Так что все имеет очень логический смысл, ничего нет «вдруг», все по порядку.

– София, а лично ваша суббота какая?

– Моя суббота, потому что я одна, это не то же самое, что суббота с Эрнестом. Нам же плохо, когда мы одни, да. Ну, одна женщина… Но все равно, я стараюсь как могу. Что для меня самое важное? Чтобы не быть «смутной», чтобы не быть в плохом настроении. Вот это моя самая тяжелая работа, понимаете. Мне легко сказать: «А, я одна, никто не приходит…» Мы же все умеем так, поплакать немножко. Вот это тяжелая работа для меня.

– Поделитесь, пожалуйста, как вы справляетесь.

– Технически – то, что я вам сказала, делаю все, что обязана: свечи, молитвы, вино, халы, рыба, мясо. Я все исполняю, но это легко, это происходит автоматически: зажечь свечи – хорошо, я буду, да, мои мысли будут течь в этом направлении. Я не буду открывать интернет, нет. Я не буду зажигать электричество. А потом начинается моя внутренняя и духовная работа, если вам интересно.

– Да-да.

– Да? Этому я научилась от Эрнеста. Я должна сама себе сказать десять вещей, за которые я благодарна и которые делают меня счастливой. Например, когда приезжал в гости мой внук из Иерусалима, я ему сказала: «Давай посчитаем десять вещей, которые прекрасны и которые случились только потому, что есть этот коронавирус». Вы думали когда-нибудь, что есть десять прекрасных вещей? И мы начали считать. Во-первых, мы никогда не знали, что такое Zoom. Мы, может быть, и знали, но внуку восемь лет, конечно, он не знал. Он мне каждый вечер звонит, его зовут Ноам. Потому что он хочет разговаривать, он хочет общения. Он же мне раньше никогда не звонил каждый вечер, что такое… И теперь он узнал меня ближе. Если б не было этой изоляции, этого бы не случилось. У него есть товарищи, у него семья в Иерусалиме. Он вообще меня не знал и не приезжал. Но ему стало со мной интересно, потому что я умею и люблю дурачиться немножко. Вообще, со мной интересно, даже ему