Шрифт:
Закладка:
11 июня 1995 года
Эрнест Браун
– Я была его ученицей. Я отвечала ему. Я искала слова, чтобы поддержать его.
«…Дорогой Эрнест,
Поскольку мы увидимся только вечером, нам нужно помнить о следующем:
Огромная вечная любовь – это
Награда за страдание и боль.
Никогда не грусти и не тревожься, поскольку
Все образуется.
Это так же точно, как то, что
Дважды два = четыре»
– Это так хорошо, когда мы такие… когда в нас влюбляются, понимаете? Это очень прекрасное чувство. Вот письмо, которое написано на блокнотике из отеля «Хилтон» в Новом Орлеане. Всего несколько строк.
Понедельник, 29 сентября 1980 года
Привет тебе, изумительная женщина!
Удовлетворена? Я мог бы называть тебя «моя единственная и неповторимая», «моя драгоценная», «моя медовая булочка», «моя радость и солнце», «мой свет», «моя вечная любовь», «моя маленькая любовь» – ведь ты – это все вышеперечисленное – моя Любовь.
В Новом Орлеане был конгресс. Все американские крупные компании организовывают бизнес-встречи в отелях. Я никогда до этого не была на таком большом собрании… Ой, да. Почему вообще были эти собрания? Потому что Эрнест как изобретатель препарата «Сурджекс» должен был научить торговых представителей ходить в госпитали и презентовать продукт. Сначала надо продать рассказ, а потом – продукт. А если нет рассказа, то никто не будет ничего покупать. И поэтому был отель в Новом Орлеане – там был, действительно, конгресс компании СИБА, или другой компании, – и он должен был представить свой продукт «Сурджекс». И всегда, поскольку он был такой романтичный, он мне писал письма. Как инспирация такая, вдохновенье. Такие сухие sales people, да, эти все деловые люди, бизнесмены, они забыли давно про романтику. А это неправильно. Ну, я так считаю.
– Он вам написал это письмо и послал по почте или как-то привез?
– No-no-no, все по почте, еще подумайте, когда это происходило – 1980 год, не было интернета, не было факсов, не было там ничего. Но любовь, она же, знаете, через расстояния, через время… все равно, это все осталось. Пускай каждая женщина чувствует, что она – большая любовь. Когда человек творческий, он не может быть, я так считаю, без чувств.
Глава 15. Мистический мир еврейства
Меня всегда интересовало и интриговало еврейство. Что это значит? В каждом городе я всегда ходила в синагогу. Я находила синагогу в Москве, в Санкт-Петербурге, где хотите. Но я ничего не понимала, я просто любила синагогу. А теперь все в синагоге начинает иметь какие-то объяснения: почему тут стоит раввин, а тут читают Тору, вообще, что такое Тора, и почему, и зачем, и как она прошла столько поколений, и почему для нас это кодекс… Что такое Тора? Это книга инструкций. Там есть правила: что делать утром, что надо кушать, как надо спать, как надо… Все-все-все там написано. Это интересно, потому что, по существу, мы не знаем, что делаем в этом мире. Зачем мы сюда пришли? Как мы будем уходить? А что мы должны делать? Эти вопросы у всех есть. А почему человек должен болеть, терпеть разные переживания, разводы, трагедии?.. Чтобы понять самого себя.
У меня прекрасные знакомства в ортодоксальном мире. Очень мудрые. Мои подруги – очень умные. Они не учились, конечно, никакой органической химии, зачем им это надо? Но поговорить с ними – это всегда прекрасно.
Человеку, которому все понятно и у которого нет никаких вопросов, – этот мир не нужен, он не войдет в него. С ним все хорошо, все прекрасно. Есть жена, есть деньги, есть дети, все здоровы – все, ничего не надо. Спорт, рыбалка, поехать за границу – вот это его жизнь. А если нужно больше? Куда он пойдет? Ну, вот это то, что притягивало меня, как магнит. Это новый мир.
– Вам понравился этот новый мир?
– Он был волшебный для меня. Волшебный. Очень понравился…
– Объясните, почему? В этом новом мире не было театров, кино, моды и всего этого – почему он вам нравился?
– Потому что это был новый, мистический мир. Я ж ничего не понимала. Мистика. Я все объяснила? Одно слово.
– И как изменилось ваше отношение? Что вы стали по-другому делать?
– Мое отношение ко всему очень изменилось. Изменился мой подход к родителям: я же хотела их всех поменять, сделать религиозными. Изменился мой подход к знакомым: стало больше понимания, больше подлинных связей – чтобы разговаривать о важном, а не какие-то глупости обсуждать, сидя в кафе два часа. Все мои знакомые изменились. Абсолютно все.
– Как они изменились? Вы стали с ними разговаривать о других вещах или просто у вас появились другие знакомые?
– Другие знакомые. Сначала по-другому разговаривали: они меня не понимали, я их не понимала. Вернее, они меня отвергали, я тоже их отвергала. Не получалось найти точки соприкосновения.
– А почему? Потому что они хотели разговаривать о ерунде?
– Не только. Потому что они еще все время как бы продолжали жить в Польше. Кто мои знакомые? Поляки. Польские евреи, которые сюда приехали. Они мысленно еще там остались, у них все воспоминания, все темы – как было там и тогда. А я уже не та. Я начала знакомиться – я всегда так делала – с родителями из класса своих детей. Это у меня еще по старой привычке. Если у вас дети ходят в детский сад, ваши подруги – родители детей из этого сада. А здесь оказался совершенно другой мир.
Михаил ходил в ешиву, и Давид ходил в ешиву. Школа была на четыреста учеников, и не было ни одного, чьи родители приехали бы из Польши. Может, бабушка, дедушка – да. Но чтобы родители с такими именами как Артур и Софья, – нет. У всех были очень еврейские имена. Это был совершенно другой мир, можно сравнить с заграницей – будет то же самое. Да, родители, дети которых были в этих религиозных школах, родились тогда же, когда и я: 1947–1948 годы, ну, до 1950-х. Но они все родились тут, в Израиле. Это их родители – бабушки и дедушки – приехали сюда. Или они родились, может быть, еще в Польше, но они тут давно жили, учились, они уже не помнили польского языка. А все мои товарищи из Польши ничего не знали про иудаизм. Они приехали
