Меня ждали в Черняковке, но я была так разбита, что сейчас же легла спать.

Дядя Степан и Александр с женами и детьми пришли ко мне, когда я уже легла.

Мне хочется вернуться к моим! Уже здесь я чувствую себя лучше. Там я буду спокойна.

Я видела мою кормилицу Марфу.

24 октября

У меня не было детства, но дом, в котором я жила ребенком, мне симпатичен, если не дорог. Мне знакомы все люди и предметы. Слуги, переходившие от отца к сыну и состарившиеся в этом доме, удивились, увидев меня такой большой, и я бы предавалась приятным воспоминаниям, если бы не была занята следующими соображениями.

Меня называли мухой, но я не могла выговорить х и говорила «мука». Мрачное совпадение.

Я видела во сне А. в первый раз после отъезда из Нитпты.

Доминика с дочерью приехали сегодня вечером; я писала им утром. Долго сидели в столовой, которая соединяется с залой посредством арки, без всякой драпировки.

Мое платье «Agrippine» имеет большой успех. Я пела, не переставая ходить, чтобы преодолеть этот страх, который всякий раз охватывает меня, когда я начинаю петь.

К чему писать? О чем мне рассказывать? Я, вероятно, навожу отчаянную скуку… Терпение!

Сикст V был только свинопасом, и Сикст V сделался папой!

Будем писать дальше.

Тетя Леля вносит точно струю воздуха из Рима… Мне казалось, что мы только что вернулись из оперы или с Пинчио.

Громадная библиотека дедушки представляет большой выбор любопытных и редких сочинений. Я выбрала из них несколько, чтобы читать с тетей Лелей.

26 октября

Благословляю железные дороги! Мы в Харькове, в знаменитой гостинице Андрие, и уехали на тридцатилетних дедушкиных лошадях. Отъезд был взрывом искренней, простой веселости. Даже дышишь иначе с людьми, которые желают вам только добра.

Гнев мой прошел, и я опять думаю о Пьетро. В театре я не слушала пьесы и мечтала, но я в том возрасте, когда мечтаешь о чем бы то ни было, лишь бы мечтать.

Ехать ли мне в Рим или работать в Париже?

Россия нестерпима в том виде, в каком я вижу ее благодаря обстоятельствам. Отец вызывает меня телеграммой.

27 октября

Вернувшись из Чернякова в наше старое гнездо, я нашла письмо от папа.

Весь вечер дядя Александр и жена его советовали мне увезти отца в Рим.

– Ты можешь это сделать, – сказала тетя Надя, – сделай это – будет настоящее счастье.

Я отвечала односложно, так как дала себе нечто вроде обещания не говорить об этом ни с кем.

Придя к себе, я сняла один за другим все образа, оправленные в золото и серебро. Я поставлю их в мою образную, там.

28 октября

Я сняла картины так же, как и образа. Говорят, есть одна картина Веронезе, одна Дольчи, я это узнаю в Ницце. Принявшись снимать картины, я захотела увезти с собой все. Дядя Александр казался недовольным, но мне трудно было сделать только первый шаг, а потом я продолжала спокойно.

Тетя Надя попечительница соседних школ. Она с удивительной энергией взялась за дело просвещения здешних крестьян.

Сегодня утром я вместе с тетей Надей побывала в ее школе, а потом разбирала старые платья и раздавала их направо и налево. Явилась целая толпа женщин, надо было дать что-нибудь каждой.

Вероятно, я больше никогда не увижу Черняковки. Я долго бродила из комнаты в комнату, и это мне было очень приятно. Обыкновенно смеются над людьми, для которых мебель, картины составляют приятные воспоминания, так что они приветствуют их и видят друзей в этих кусочках дерева и материи, которые, послужив вам, приобретают частицу вашей жизни и кажутся вам частью вашего существования. Смейтесь! Самые нежные чувства всего легче обратить в смешное; а где царствует насмешка, там нет места нежным чувствам.

1 ноября

Когда Поль вышел, я осталась наедине с этим честным и чудесным существом, которого зовут Пашей.

– Так я вам все еще нравлюсь?

– Ах, Муся, как мне говорить об этом с вами?

– Очень просто. К чему молчать? Почему не быть прямым и откровенным? Я не буду смеяться, когда я смеюсь, это нервы и ничего больше. Так я вам больше не нравлюсь?

– Почему?

– Потому, потому что… Я сама не знаю.

– В этом нельзя отдать себе отчета.

– Если я вам не нравлюсь, вы можете это сказать – вы достаточно для того откровенны, а я достаточно равнодушна. Скажите, что именно, – нос? Или глаза?

– Видно, что вы никогда не любили.

– Почему?

– Потому что с той минуты, когда начинаешь разбирать черты, когда нос находишь лучше глаз, а глаза лучше рта… это значит, что уже больше не любишь.

– Это совершенно верно. Кто вам это сказал?

– Никто.

– Улисс?

– Нет, – сказал он, – я не знаю, что в вас мне нравится… Скажу вам откровенно: ваш вид, ваши манеры, особенно ваш характер.

– Что же, у меня хороший характер?

– Да, если бы вы только не играли комедии, чего невозможно делать всегда.

– И это правда… А мое лицо?

– Есть красота, которую называют классической.

– Да, мы это знаем. Далее?

– Далее, есть женщины, которые проходят мимо вас, которых называют красивыми и о которых потом не думаешь… Но есть лица и красивые и очаровательные… которые оставляют впечатление надолго, возбуждают чувство приятное… прелестное.

– Отлично… А потом?

– Как вы меня допрашиваете?

– Я пользуюсь случаем, чтобы узнать немножко, что обо мне думают; я нескоро встречу другого, кого мне можно будет так допрашивать, не компрометируя себя… И как явилось в вас это чувство – вдруг или мало-помалу?

– Мало-помалу.

– Гм… Гм!..

– Это лучше, это прочнее. Что полюбишь в один день, то в один день и разлюбишь.

Разговор длился еще долго, и я почувствовала уважение к этому человеку, для которого любовь – религия и который никогда не замарал ее ни словом, ни взглядом.

– Вы любите говорить о любви? – спросила я вдруг.

– Нет, равнодушно говорить о ней – святотатство.

– Но это забавно.

– Забавно? – воскликнул он.

– Ах, Паша, жизнь – ничтожность!.. А я была когда-нибудь влюблена?

– Никогда! – отвечал он.

– Из чего вы это заключаете?

– Из вашего характера; вы можете любить только по капризу… Сегодня человека, завтра платье, послезавтра кошку.

– Я в восторге, когда обо мне так думают. А вы, мой милый брат, были когда-нибудь влюблены?

– Я вам говорил. Я вам говорил, и вы знаете.

– Нет, нет, я говорю не о том, – сказала я с живостью, – но прежде?

– Никогда.

– Это странно. Иногда мне кажется, что я