В пользу версии об убийстве полковника Рыбкина из огнестрельного оружия свидетельствуют воспоминания самой полковника Рыбкиной-Воскресенской о том, что в день похорон, как она позже писала: «Я хотела поправить розу, надвинувшуюся на его щеку, сдвинула ее и за правым ухом увидела зияющую черную рану…» Более того, полковнику КГБ Э.П. Шарапову «она бесчисленное количество раз говорила, что она отчетливо увидела пулевое отверстие»[302].

Зоя Ивановна до конца своих дней тяжело переживала трагическую смерть мужа и в первое время даже писала ему трогательные письма, которые сохранились в её личном архиве, поскольку не было у неё его адреса пребывания в том, другом неземном мире. Она примерно за полгода до ухода из жизни, как пишет её друг и коллега по прежней службе в разведке полковник Шарапов, передала ему большой бумажный пакет со словами: «Здесь я написала о том, как погиб Борис Аркадьевич. Этого еще никто не читал. Возьми с собой, потом вернешь». Дома, прочитав содержание конверта, я понял, что Зоя Ивановна хочет, чтобы я оставил у себя копию. Так я и сделал[303].

По воспоминаниям З.И. Рыбкиной, о гибели мужа в автокатастрофе под Прагой ей сообщил утром 28 ноября 1947 года генерал Эйтингон, замещавший отсутствовавшего начальника 4‐го управления генерала Судоплатова. На её вопрос «Как погиб?», он ответил, что это они сейчас выясняют. На другой день её снова вызвали к генералу Эйтингону. «Он сказал, что «происходит какая-то чертовщина», что ему звонили из Будапешта и сообщили, что под Будапештом обнаружена разбитая машина «эмка» и в ней два трупа: полковника Рыбкина и солдата-шофера. Звонил в Прагу, там Эйтингону сказали, что генерал Белкин, который ехал из Карловых Вар в Прагу утром 27 ноября, увидел на обочине дороги, недалеко от Праги, смятую машину «шкода» и в ней два трупа, в одном из которых, находившемся на переднем сиденье рядом с водителем, Белкин опознал полковника Рыбкина Б.А. Белкин вынул из кармана Рыбкина документы и поехал дальше в Прагу, чтобы сообщить о случившемся и потребовать расследования»[304]. Позже, как вспоминала Зоя Ивановна, её старший сын Владимир, работавший в 1960–1961 годах в КГБ, находясь в служебной командировке в Крыму, случайно встретил бывшего личного водителя генерала Белкина. Тот рассказал ему, что как-то осенью 1947 года в Будапеште генерал разбудил ночью и приказал ехать в Прагу по указанной им дороге. Недалеко от Праги они увидели разбитую машину. Авария, судя по всему, произошла только что. Белкин велел остановиться. Подошли к машине, в которой было два трупа. В пассажире генерал узнал полковника Рыбкина. Водитель «шкоды» тоже был мёртв. Вместе с Белкиным они забрали из карманов Рыбкина документы и полевую сумку. Потом поехали в Прагу. Когда в разговоре Владимир Борисович сказал, что он сын полковника Рыбкина, водитель замолчал и дальше на расспросы отвечал, что ничего не знает.

Свои соболезнования ей высказал лично министр МГБ СССР генерал-полковник В.С. Абакумов, который ей сообщил, что создана комиссия и ведётся расследование.

Вскоре выяснилось, что примерно в это же время при схожих обстоятельствах под Будапештом в машине «эмка» в автокатастрофе погиб капитан Суриков вместе с водителем. При этом капитан был в шинели и папахе полковника Рыбкина и с его удостоверением личности. Все эти вещи и удостоверение разведчик Рыбкин оставил в Бадене перед отъездом в Прагу, поскольку, как уже нами отмечалось, он имел другое удостоверение на имя Тихомирова Александра Николаевича. Маскарад капитана Сурикова с переодеванием в форму полковника Рыбкина, да ещё и подкреплённый его служебным удостоверением, объясняли как-то несерьёзно. Дескать, погода 28 ноября 1947 года была холодная, а свою шинель, отправляясь в Баден в командировку, капитан не захватил. И когда его вызвали в Будапешт, он решил воспользоваться шинелью, папахой и удостоверением личности полковника Рыбкина. Подобное объяснение, на взгляд любого военного, звучит не только не убедительно, но и как-то даже несерьёзно. А правду узнать было уже не у кого: и капитан, и солдат-водитель погибли при невыясненных обстоятельствах. Как позже вспоминала, со слов историка спецслужб Шарапова, разведчица и сотрудница МГБ, являвшаяся дочерью от первого брака генерала В.М. Зарубина, она лично знала капитана Сурикова, служившего вместе с полковником Рыбкиным в 4‐м управлении под началом П.А. Судоплатова. Более того, Зое Васильевне Зарубиной было поручено курировать его семью на период командировки то ли в Будапешт, то ли в Прагу. Опять же получается, что не мог бы просто так, самовольно кадровый сотрудник госбезопасности облачиться в полковничью шинель, надеть папаху, да ещё и удостоверение личности чужое прихватить. Опять же создаётся впечатление того, что все эти смерти произошли в рамках какой-то масштабной спецоперации за пределами СССР.

Дальнейшие события также происходили под завесой тайны. Безутешной вдове сообщили, что тело погибшего полковника Рыбкина везут в Москву на грузовике. На самом деле уже 29 ноября оно было доставлено в столицу самолётом и помещено в институт имени Склифосовского. Там же выдали свидетельство о смерти Бориса Аркадьевича: дата смерти – 29 ноября 1947 года; причина смерти – перелом основания черепа; место смерти – Москва[305]. Вдова увидела ушедшего из жизни супруга лишь 2 декабря при прощании в клубе имени Дзержинского. «Лицо мужа не было повреждено, – вспоминала позже Зоя Ивановна, – высокий лысый лоб был чист. Я хотела поправить розу, надвинувшуюся на его щеку, сдвинула ее и за правым ухом увидела зияющую черную рану… Его сложенные на груди руки тоже были чисты, без ранений и царапин. А через несколько дней мне принесли его часы, которые я ему подарила и которые он всегда носил на левой руке. Ремешок и сами часы были сплошь покрыты запекшейся кровью»[306]. После кремации урну с прахом захоронили на Новодевичьем кладбище столицы.

Сослуживцы, чем могли, старались помочь Зое Ивановне. Она вспоминала: «После похорон мне стали приносить деньги: зарплату Рыбкина за несколько месяцев, пособие, его накопления в кассе взаимопомощи, услугами которой мы никогда не пользовались. На окнах лежали пачки денег, набралось что-то около 70 000 рублей. Через несколько дней была объявлена денежная реформа и 70 тысяч превратились в 7 тысяч. На эти и свои деньги я поставила Рыбкину Б.А. памятник»[307].

После похорон её