Он повернулся.

На ней был зелёный сарафан. Короткий. Атласный. И всё та же белая блузка. Или не та же, но точно такая же, сводящая с ума своей полупрозрачностью.

— Что будет? — спросил он, разглядывая её стройные ноги.

Она закусила губу и отвернулась.

— Хозяйка сказала, что у неё для меня большой суприз.

— Сюрприз, — поправил он.

— Ага, суприз.

— Это хорошо?

Она мотнула головой:

— Не люблю супризов. Особенно больших.

— Почему?

— Для меня она не станет ничего делать. Значит, надумала, как развлечь себя и своих друзей.

В руке у Читы что-то белело. Какие-то длинные тряпки. Славка пригляделся и понял, что это ажурные чулки.

— Им скучно, — сказал он, представляя, как белые чулки будут смотреться на её смуглых ногах. — У них всё есть, они всё могут. Это скучно — когда нечего хотеть.

— Они хотят, — Чита села на кровать, — чтоб им было весело.

— Я и говорю, им скучно.

Когда она подтянула к груди колено, чтобы натянуть чулок, Славка заметил, что под сарафаном на ней ничего нет. Жаркая волна пробежала вверх по спине, взорвалась в голове и затлела на кончиках ушей. Он поспешно отвернулся и даже закрыл глаза, но от этого всё только что увиденное никуда не исчезло, а наоборот, только ярче проявилось. И ещё та фигурка из Аркашиного ящичка тоже перед глазами возникла. И всё это наложилось друг на друга, соединилось вместе, и в голове совсем всё поплыло.

Чита, сунув ноги в маленькие алые сапожки, едва прикрывающие лодыжки, поднялась с кровати, притопнула каблучком и оправила подол сарафана.

— Ладно. Пошла я.

— Чит, — потухшим голосом позвал он, когда она уже была у выхода. — Там парней много?

Вопрос как признание. И она всё поняла. И, кажется, поняла уже не сегодня, а намного раньше. Может быть, даже в самую первую их встречу.

— Знаешь, как я делаю? — сказала она, не оборачиваясь. — Я представляю себе, что всё это не со мной. Всё, что не нравится. Так сильно проще. Словно со стороны глядишь. Попробуй.

— А если больно?

— Какая разница. Это ведь не мне больно.

Дверь захлопнулась.

Дядёк появился только час спустя и сообщил, что, пока хозяйка будет «гулянки гулять», на работу велено не выходить, а сидеть тихо и не высовываться.

* * *

Ночью ему приснилось, что он катится на санках по бесконечному склону огромной горы. Редкие пушистые ёлочки мелькают справа и слева, вокруг залитый солнцем, слепящий глаза снежный простор. Ему радостно и легко. А потом он замечает впереди чёрный провал пропасти. Расщелина приближается, ширится, как гигантская каменная пасть, готовая проглотить его навсегда. Славка хочет соскочить с санок — время ещё есть. Он пытается завалиться набок, но тело не слушается, оно будто вросло в деревянные салазки. Ужас пронизывает всё его существо. А пропасть всё ближе. Уже видна её нескончаемая глубина, из которой веет смертным холодом. Но вдруг Славка понимает, что это всего лишь сон. Всё это происходит не с ним, не взаправду. И он тут же успокаивается. Вместо страха приходит облегчение, пропасть превращается в реку, покрытую прозрачным тёмным льдом. Он выкатывается на этот лёд смеясь. И уже не видно гор, а река — не река, а бескрайнее заледеневшее озеро. Санки катят всё медленнее и, в конце концов, останавливаются. Он осматривается по сторонам. Берегов не видно. Он совсем один посреди ледяного безмолвия. Всё кончилось, с облегчением думает он. Но тут лёд начинает стонать и трещать, певучие белые полосы разбегаются во все стороны. Их всё больше и больше. Он чувствует, как движется, качается под ним совсем ещё недавно надёжная твердь. И даже знание того, что это только сон, не спасает от новой волны ужаса. Со страшным грохотом ломается лёд. Не только под ним, но от края до края — везде. Время во сне не подчиняется законам реальности, и через мгновение он остаётся на крохотной льдине посреди бушующего чёрного варева. Льдина пляшет на волнах, и его санки елозят по ней, грозя соскользнуть в пучину. Но не это самое страшное — он замечает, что там, в глубине, что-то движется. Что-то огромное и ещё более тёмное, чем холодная разгневанная вода. Это что-то, этот кто-то жаждет убить его — Славка точно знает это. В какой-то момент тёмный гость исчезает. Но он не ушёл — нырнул глубже, чтобы разогнаться. Славка смотрит в воду и видит, как стремительно она темнеет прямо под ним. Чудовищный удар подбрасывает его и выкидывает из санок и сна.

Сон потом долго ещё не отпускал. Стоило закрыть глаза, и Славка снова оказывался на той непрочной льдине, чувствовал ледяное дыхание большой воды и смертельную угрозу, исходящую от тёмного подводного гостя.

Дядёк заметил его маяту:

— Чего бледный, как мельник? Не бойся, не съест она тебя.

— Кто? — удивился проницательности Дядька Славка.

— Вероника Егоровна, кто ж ещё?

— А, это… Да нет, сон дурной увидал.

— Один видел во сне кисель, так не было ложки; лег спать с ложкой — не видал киселя.

— Чего? — растерялся Славка.

Но от Дядька разве чего вразумительного добьёшься?

* * *

Маяться без дела ещё сложней, чем работать без души. Работа, какая бы она ни была, придаёт смысл даже самому убогому и незначительному существованию, безделье же только усиливает эту незначительность. Весь день Славка сам придумывал себе занятия: намыл полы, закинул в стиральную машину постельное бельё, отдраил от копоти кастрюли и миски, расправился с паутиной, наросшей в углах потолка, начистил и наварил к обеду столько картошки, что хватило бы на десятерых. А пустой день всё не кончался.

Дядёк помогал, чем мог, но больше разговорами, нежели делом. Славка сперва слушал и даже отвечал на вопросы старика, а потом понял, что Дядёк и без него хорошо справляется и замолчал. Стал о своём думать: о Чите и её поцелуе, о хозяйке и Егоре Петровиче свет Стахнове, об отце, зиме и своём неясном будущем.

После ужина Дядёк, как всегда, ушёл молиться в часовенку на берегу пруда-иллюминатора. Но не успел Славка облегчённо вздохнуть — хоть какой-то отдых от стариковской болтовни — как в комнату ввалился Аркаша, обряженный в ярко-красную в крупный белый горох рубаху, подпоясанную зелёным кушаком с кистями. Серые шаровары заправлены в чёрные юфтевые сапоги. Волосы Аркаши, обычно взъерошенные, были аккуратно зачёсаны на пробор и блестели от обилия геля.

Белобрысый бросил на кровать пухлый целлофановый пакет и картонную коробку, процокал коваными каблуками до бака с водой, зачерпнул полную кружку и залпом выпил. Затем, утерев рукавом губы, обернулся к Славке и пробубнил:

— Переодевайся. Вон, я тебе принёс.

— Ты на клубнику похож, — не обратил внимания на «подарки» Славка.