задумался. Что он здесь делает? И он – Отто, и этот Михаэль? Михаэль – прихожанин церкви? Такой же, как Отто? Может, он и у пастора Лихтенберга исповедуется и причащается? Рассказывает ему о своих проблемах, о своих чувствах? Как-то Отто рассказал святому отцу о чувствах к Оттилии. Неумело так, невнятно, сказал, что нравится одна, и он не решается к ней подойти. Падре тогда ласково приобнял его, погладил по голове и что-то процитировал из писания… О любви к женщине, о ценности семьи, о том, что придет время и у Отто будет семья, любящая жена, дети, много чего хорошего тогда рассказал Лихтенберг. И вот, сейчас, он то же самое, наверное, рассказывает этому Михаэлю, даже не подозревая, что и он, и Отто, посвящают падре в свои чувства к одной и той же особе.

Постоял еще минуту. Потом присел на ступени храма. Кортик негодующе звякнул о камень.

«Ах, ты… – вспомнил Отто о главной цели своего сегодняшнего поручения. Взялся за ножны, попытался рассмотреть ущерб от поцелуя оружия с каменными ступенями. Едва заметная точка на стальном навершии ножен. Ничего страшного, никто и не заметит. Надо бы вернуть кортик на место, в его краснокожий саркофаг, который притаился подмышкой. Но не решился. Людей вокруг полно, всем сразу станет интересно, как только начнет снимать с себя ремень. Отто встал. Решил обойти храм, там другой выход, откуда он обычно покидал пасторскую обитель. Где его тогда стошнило на мостовую, после рассказа святого отца – узника концлагеря. Прошел тридцать шагов за угол, оказался в том самом месте. Почудился запах рвоты, замутило. Присел на ступени заднего входа, они весь день в тени, холодом быстро обняли голые ноги, успокаивали.

Просидел несколько минут, разглядывая узоры каменной мостовой, сплетенные вокруг форменных ботинок. Тяжело дышал, стараясь унять тошноту. Слишком много событий сегодня: штаб-квартира Гитлерюгенда, кортик высшего руководителя в руках, встреча с богиней, признание в любви, измена, все это на фоне бравурных духовых мелодий и витающих в воздухе радости и величия.

Начал приходит в себя. «Михаэль этот просто пришел в церковь, никакого отношения к пастору Лихтенбергу он не имеет». Сейчас Отто отдышится, вернет кортик Бальдура фон Шираха в положенное ему хранилище, принесет принцу и забудет этот день навсегда. Завтра он будет снова выполнять поручения, только еще с большим усердием, особо старательно, не так как сегодня, проявив детскую слабость. Завтра он снова станет Отто Шульцем, порученцем адъютанта министра пропаганды, оруженосцем доблестного рыцаря, а послезавтра уже будет носить черную форму ордена СС. И если надо убивать врагов рейха, совершенно не стесняясь видеть их трупы. Не то, что этот летчик, лейтенант Зигель из «Летучего Гамбуржца». Он – Отто, готов к этому. Потому что, если он не убьет врага, то враг снимет с него скальп. Его же ножом.

Отто в очередной раз почувствовал в руке воинственный холод серебра рукояти кортика.

В этот момент позади скрипнула входная дверь. Отто обернулся и оторопел. Михаэль, этот господин «белые штаны» выходил из храма не через главный вход, как обычный прихожанин, а отсюда, из двери, расположенной рядом с комнатой настоятеля. Получается, Михаэль копирует его жизнь, ворует ее. Он украл Оттилию, он украл святого отца, духовного наставника Отто. Он здесь в Берлине вместо него, пока Отто занят делами во имя великой Германии, этот здесь очищает карманы его души, как мелкий воришка на базарной площади в праздник. Из звуков духового оркестра, игравшего неподалеку, Отто отчетливо слышал лишь гулкие удары большого барабана. Сердце, стучавшее в висках, обгоняло его темп втрое: на каждый удар барабана приходилось три сердечных. Бам-бам-БАМ! Бам-бам-БАМ! Два сердечных выстрела в висок, контрольный залп в унисон третьим. Бам-бам-БАМ!

– Слезь со ступеней, Пимпф! – услышал Отто презрительный голос Михаэля. – Дай пройти человеку!

Бам-бам-БАМ! Бам-бам-БАМ!

– Глухой? Ты, Пимпф? Найди другое место справить нужду, вали отсюда! – Михаэль стоял на узкой каменной лесенке, перегороженной сидящим Отто.

Бам-бам-БАМ! Бам-бам-БАМ!

Раз-два-ТРИ! Раз-два-ТРИ!

Маршевая мелодия барабана. Два коротких, один погромче, протяжный.

Бам-бам-БАМ! Бам-бам-БАМ!

«И справа в глотку, и слева в глотку, и третьим ударом глубоко в живот».

Бам-бам-БАМ!

Михаэль охнул, затем – хрип, бульканье, всхлип.

«Проткните водяную крысу, и вы услышите такой же звук».

Бам-бам-БАМ! Бам-бам-БАМ!

Белые штаны потекли по окровавленным ступеням храма, превращаясь из праздничной щегольской одежды в больничные бинты хирургического отделения.

«Все!» – сказал себе Отто и «далеко отшвырнул свой нож, этот уже ненужный ему окровавленный балласт».

Никакого восторга убийства, о котором писал Кафка. Никакого чувства облегчения и окрыленности. Булькающий кровью, дергающийся в судорогах уже почти труп, Михаэль не просочится в щели мостовой и не затеряется в темном грунте. Это Отто понимал отчетливо. Он как-то вдруг почувствовал мир иначе. Этот жалкий белоштанный кассир никогда не снимет с него скальп. Отто победил, но никакой обещанной эйфории не испытал. Теперь перед ним лежит тело, которое только что пыталось украсть его жизнь. А он, Отто не дал. Просто защитил себя. Завтра Отто защитит свою семью, свою страну, своего вождя, оставив тысячу таких тел. Тут нечем восторгаться. Это его работа. Он сделал то, что должен был сделать. Без ожидания похвалы, восторга или облегчения. Просто так надо.

Под хриплую мелодию уходящей жизни, аккомпанемент бульканья крови, толчками струящейся из распоротого горла Михаэля, под ритм большого барабана оркестра с площади, Отто спокойно подошел к отброшенному в сторону кортику. Поднял, осмотрел. Алые разводы на лезвии красиво дополняли вытравленный девиз «Кровь и честь». Серебряная нить рукояти местами потемнела. Отто осмотрелся. Взгляд поймал стальную поверхность забытой ночным ливнем лужи. Окунул кортик полностью, освятил водой, растворил в ней кровь. Пополоскал, изредка звякая металлом о камни на дне. Вымыл руки. Снова окунул орудие убийства в лужу. Вынул, осмотрел. Кортик ни единой морщиной не признался в только что совершенном. Отто снял ремень, вынул рубаху из шорт, протер нижним краем лезвие и рукоять оружия, заправил рубаху вновь. Держа ремень в руках, вернулся к ступеням, не взглянув на бездыханное тело. Поднял краснокожий футляр, вынул оттуда свой детский нож Гитлерюгенда. Вернул на почетное место клинок, только что вкусивший крови. Надел ремень, вставив подвес своего ножа, заправил рубаху. Взглянул наконец на бездыханное тело. Михаэль лежал головой почти на мостовой, оставив ноги на верхней ступени. Высокий был парень, красивый. Светлые волосы поменяли цвет, в тени, казалось, на мазутный. Волосы прилипли ко лбу, составив причудливую руническую надпись.

Отто осмотрелся. Никого. Сунув футляр подмышку, уверенно зашагал в сторону Фридрихштрассе.

Глава 33

– Я вчера прошелся