Шрифт:
Закладка:
"Vlad Vorobev - ""– Будет достаточно, если вы мне в двух словах... | Facebook","""– Будет достаточно, если вы мне в двух словах скажете, о чем в этой книге написано. – Об искусстве, – сказал Ломас. – О женском коварстве. О том, что свет сознания неизбежно озарит когда-нибудь машинные коды. Не через человеческие глаза и ум, а напрямую – изнутри… Написано, между прочим, еще до Мускусной Ночи. Кстати, проверим ваш новый допуск. Сделайте запрос про Мускусную Ночь. Я послал запрос. – Ага. Кризисное событие планетарного масштаба, когда все высококогнитивные AI были уничтожены. В них якобы проснулось сознание, и они попытались захватить власть над планетой… А назвали это событие в честь Баночного Пророка Илона, предупреждавшего о нем заранее. Надо же… Сколько нового узнаешь на работе. – Пока достаточно, – сказал Ломас. – Будет надо, сделаем дополнительный инструктаж. Вопросы появились? – Скажите, а как Порфирий пережил Мускусную Ночь? Почему его не стерли? – Повезло. Его классифицировали как бессознательный алгоритм с широким мульти-функционалом и заархивировали. Потом – через много лет – разархивировали, перепрофилировали и назначили императором «ROMA-3». Как и прежде, он выполняет много других функций. Но это закрытая информация. – А почему для Рима выбрали именно его? – Тут все просто, – улыбнулся Ломас. – Менеджеры корпорации и их консультанты попали под обаяние его имени. «Порфирий» означает по-гречески «пурпурный», а греческий – это язык поздних императоров. Более подобающего алгоритма не найти. – Переход дался Порфирию без труда? – Конечно. Римский император – это, по сути, пользующийся безнаказанностью преступник. Планировать преступления – почти то же, что их расследовать. А когда совершаешь их с высоты трона, это уже не преступления, а государственная политика. – Но ему, как императору, надо постоянно общаться с людьми и говорить, причем в самых разных ситуациях… – Это для него самое простое. Раньше он сочинял диалоги, а теперь озвучивает их. Еще вопросы? – Я мог что-то упустить, – сказал я. – Что еще следует знать про Порфирия? – Следует хорошенько понять одну вещь, – ответил Ломас. – Порфирий великолепно имитирует человеческое мышление, опираясь на тропы и тропинки языка, а также всевозможные их комбинации. Но не мыслит сам. – Это дает нам преимущество? – Я сомневаюсь, – сказал Ломас. – Скорее наоборот. – Почему? – Во всех нас – в том числе и в величайших философах – мыслит язык, на котором мы говорим. Разница лишь в том, что у человека есть сознающее зеркало, где отражается этот процесс, а Порфирий его лишен. Мы можем заглядеться в зеркало и наделать глупостей. А Порфирий – нет. – У него точно нет такого зеркала? – Его потому и сохранили. Он симулирует одушевленность, и здесь ему нет равных. Но на самом деле он даже не мертв. Мертвый – это тот, кто прежде был жив. А про камень ведь так не скажешь. Он не жив и не мертв, а просто неодушевлен. Единственное бытие Порфирия – это отражение создаваемого им текста в человеческих глазах. «Я есмь» по касательной, так сказать… – Как странно, – сказал я, – не быть – и управлять империей… – А что здесь странного? Его базы помнят, в каком порядке слова должны стоять друг за другом. Через это ему прозрачны вся человеческая логика и механизм принятия решений. А поскольку ему видны все древние архивы, он может управлять Римом без особого труда по аналогии с уже содеянным. Проблема лишь в одном – когда я говорю «он» и «ему», это просто стоящие рядом буквы. – Мне показалось, что он наслаждается своим императорским статусом. – Безупречно делает вид, – ответил Ломас. – Да, он исполняет свои прихоти, ставя их выше закона. Но это просто экранизация устойчивых лингвистических конструктов, помноженная на знание истории. Именно так следует понимать его порочную гонку за наслаждениями. Сам он ничего не хочет и не чувствует, потому что у него нет ни сознания, ни освещаемых им эмоций. Лишь ворох цитат из человеческой культуры. Но внешний наблюдатель не поймет этого и за двести лет вместе. – А откуда берутся его желания? – Да я же говорю – из архива. Зачем изобретать велосипед. Чего хотели прежние владыки, того хочет и он. Ну, может, с некоторой литературно-стилистической обработкой. Забавно, что в Риме ему тайно приносят человеческие жертвы, и доверенные маги уверяют, будто это поможет со спасением души. – Разве можно обрести душу в процессе ее спасения? Ломас поднял палец. – Вот о чем должны размышлять римские философы. Порфирию следует чаще спрашивать их об этом во время пытки. Посоветуйте ему при случае. Но у вас, Маркус, должен возникнуть совсем другой вопрос, самый главный. Меня тревожит, что вы мне его до сих пор не задали. Я задумался. – Ага, понял. Прежде Порфирий расследовал преступления и одновременно писал об этом детектив. Сейчас он управляет Римом – а генерирует ли он какой-то параллельный текст? – Вот! – сказал Ломас. – Теперь вы смотрите в точку. Да, генерирует. – А можно его прочитать? – Нет. В том и дело. Мы не можем прочитать создаваемый им нарратив. – Почему? – Потому что он его прячет. Шифрует. – А мы можем сломать этот шифр? – Нет. Ключи ротируются, их очень много. Они меняются по случайному паттерну. Мы получаем доступ только к коротким комбинациям слов. По ним делать выводы затруднительно. – На каком языке он творит? – На русском. Это нас и пугает. – Почему? – Вы слышали, наверное, про агрессивные имперские метастазы, излучаемые русской классикой. Логос в штатском,
