— Уйду, убегу я отсюда. К настоящим людям… — как сквозь сон слышит Боккоя слова Беке.

А сама не отрывает глаз от страшного сэргэ. Кажется, взлетит через мгновение когтистая птица, зашуршат над усадьбой саженные крылья — горе тому, на кого она бросится! Мешает она Боккое, заслоняет хищным телом далекий уголок на Кыталыктахе. Там, у веселой березовой рощицы, когда-то густо росла трава и стояла крохотная юрта. Теперь от нее остались лишь четыре угловых столба. На подворье, где некогда топали босые детские ножки, разрослись сорняки, над столбами, что некогда крепили собой стены жилья, кружат черные жирные вороны.

Ходят слухи, что на старой усадьбе Боккои нечисто. Говорят, по ночам столбы выходят из земли и начинают плясать. У Боккои ничего, кроме тех столбов, не осталось, и первое время она обижалась, что о них так плохо думают. Как-то вечером, обиженная госпожой, побежала она к тем столбам с твердым намерением не возвращаться. Упала ниц у детской могилы, и не было у нее ни сил, ни желания встать. Заходящее красное солнце обволакивало столбы своим последним светом, и показалось Боккое, что плачут они кровавыми слезами. Вдруг померещилось ей, что это не столбы, а муж и дети, и она протянула к ним руки. Теперь у нее появилось страстное желание встать, но сил по-прежнему не было.

Так и осталась бы, наверное, Боккоя у родных развалин навеки, если б не Нюргуна. Тогда она совсем еще маленькой была. Прибежала, бросилась с плачем к Боккое и трясла до тех пор, пока не прояснилось сознание женщины. Нет теперь у Боккои человека родней, чем Нюргуна. И живет старая ради нее.

— Я уйду, да, уйду, но я еще вернусь, чтобы мстить, как Манчары!

Старуха очнулась. И в кого этот парень уродился? Во всяком случае, не в отца — губошлепого Ланкы.

Она осторожно приблизилась к Беке и погладила его непокорные волосы.

III

Сильное летнее солнце пронизывает насквозь кроны берез, шелестят под ветром трепетные листья осинок. Хороший денек. Нюргуна и Аныс еще утром договорились навестить Мастера Морджо. Как можно быстрее управились они с дневной дойкой — иначе Боккоя не отпустит. Аныс давно уж готова — оделась почище и завернула гостинец Мастеру. А Нюргуна замешкалась: никак не заплетет свои длинные, ниже пояса косы.

— Скорей, Нюргуна, — умоляет Аныс. — Госпожа вернется, достанется нам…

Девочки шмыгнули за ограду. Мастер, наверное, уже ждет их. Тяжело ему, одиноко. Правда, в последнее время он чувствует себя лучше и иногда встает с постели, но ходить еще не может.

Вот и юрта Морджо. В прежние годы, когда Мастер был здоров и силен, его жилье было лучшим в округе, если не считать, конечно, богачей. Теперь его усадьба пришла в упадок. Некому поправить провалившийся погреб, заменить подгнившие колья в изгороди. Некому скосить бурьян у дверей юрты. Если не знать, что за этими дверями все же теплится жизнь, можно подумать, что усадьба давным-давно заброшена.

— Смотри, глина с юрты обвалилась, даже жерди видны. Когда успела?… — недоуменно произнесла Нюргуна.

— Ничего, сейчас замесим и обмажем! — отозвалась неунывающая подруга.

Для работящей умелой Аныс залатать прореху в обмазке — пара пустяков.

— Давай, заходи первой!

— Нет, ты!

— Обе сразу! Вы народ худенький, влезете! — раздался веселый голос из юрты. Мастер лежал у самого порога. Очевидно, ему захотелось выйти во двор, но у самой двери он поскользнулся, выронил посох, который упал за дверь, и теперь не мог, ни достать его, ни встать.

— Ну зачем ты торопишься, зря встаешь с постели, — выговаривала Нюргуна, приподнимая Мастера. — Дождался бы нас, мы бы тебя вынесли.

— Да я нарочно упал. Вижу — вы идете, и упал, чтобы меня подняли такие мягкие ручки. Старик хитрый, — отшучивался Морджо.

Нюргуна смахнула непрошеную слезу. Она представила себе, как Мастер, напрягая иссохшие мускулы, тянется и не может дотянуться до предательского посоха, до ясного солнышка, до зеленой травки…

Девочки перенесли больного через порог и усадили на мягкий лужок перед юртой. Мастер на мгновенье зажмурил глаза: так резко по ним ударил ослепительный свет солнца.

Нюргуне внезапно припомнились слова Хоборос: «Зачем живет этот человек? Все равно же сдохнет, вот и подыхал бы побыстрее. Никому от него никакой пользы, одно беспокойство». У Нюргуны от них до сих пор все внутри переворачивается. Она хорошо знает, что случилось с Мастером. Тогда он достраивал большой господский дом, в котором живет Хоборос.

Сделал все: дом, подвалы, поставил изгороди и сэргэ… А когда закапчивал крышу» сорвался. Тетя может считать себя невиноватой, это ее дело, но как она может желать смерти человеку, который возвел ей жилище? Одно несчастье влечет за собой другое: лишившись кормильца, умерли от голода жена и ребенок Мастера. Только два бугорка с покосившимися крестами остались от них у Морджо. А он и до могил доползти не может. Разговаривает с ними издали.

— Вот тебе гостинец — юрюмэ[9] маслом! — протянула Нюргуна.

Юрюмэ она взяла тайком от Боккои, когда старуха пекла их для господского стола. Кроме того, она оставила от своего обеда кусок мяса. Аныс раздобыла где-то плитку зимнего чохона [10].

Девочки быстро вскипятили чайник. Мастер с удовольствием принялся за еду.

— Я еще встану, дети мои, — сказал он, погладив косы Нюргуны. — Не могу же я вас подвести: вы так обо мне хлопочете… Будьте всегда добрыми: кто добр, тот счастлив. Хотелось мне вас хоть чем-то отблагодарить. А чем? Давно я тебе подыскиваю хорошее имя[11], Нюргуна. Только не получается пока. «Цветочек»? «Былинка»? Все это не годится. Я хочу, чтобы ты в этом имени была не такой, какая ты сейчас, а какой станешь позже: мудрой женщиной, уважаемой госпожой. Ты будешь подругой большого человека. Большого не богатством, а сердцем, душой…

— А зачем мне новое имя? — прищурилась Нюргуна. — Или мое сегодняшнее неправильное? Ошибся, наверное, пьяница-поп!

— Имя твое хорошее, и выбирала его твоя мать, а не поп, но такие бывают у многих — и у хороших девушек, и у неважных, и у красивых, и у дурнушек. Я же хочу, чтобы тебя звали как никого.

— Прозвище, что ли, выдумываешь? — фыркнула Аныс.

— Нашел! Нашел! — вдруг закричал с торжеством в голосе Мастер. — Кыыс-Хотун [12] — вот как буду звать тебя я и все прочие! Да, только так, и не