— И, дитя!.. Ты что же, думаешь, уедут? Да еще и нас прихватят? Не будет этого! Кыталыктах держит крепко, милая. Здесь жить будут. Жених-то уже приехал, высмотрела ли? Вот увидишь, красавчик, умница. Хобо-рос не простушка, нет, до сорока ждала, зато какого муженька подцепила… Ну, ступай, — Боккоя поцеловала девушку в щеку и сунула ей кусок мяса. — Бедняжка, словно и не из богатой семьи — робкая, нежная, чуть что — в слезы. А уж худа-то, худа!..

Последние слова Боккоя пробормотала уже далеко от Нюргуны.

Нюргуна вцепилась зубами в мясо — она не на шутку проголодалась. Ей не терпелось взглянуть на жениха, но входить с куском во рту было неудобно, и она остановилась перед дверью. С господской половины доносился раскатистый голос попа — частого посетителя усадьбы.

— Молодец, ай, какой молодец! — этот густой, громыхающий бас ни с чем не спутаешь.

Как заведет в церкви, размахивая кадилом, свою «аллилую» — оглохнешь, бывает. — Да, это тебе не шутка! Одного скота у Хоборос не меньше ста голов. А земля, а усадьба? Да и золотишко есть. Поговаривают, запрятано на черный день. Оторвал ты, брат, жену, всем на зависть! Пей-гуляй в свое удовольствие! И правда, чего тебе не хватает? Умен, образован, да еще богат. Ай молодец, парень!

Нюргуна обрадовалась. Видно, и вправду хороший муж будет у тети, раз его так расхваливает поп. Нюргуне просто жаль бывало Хоборос — так доставалось тете: сама и жнет, и косит, и следит за батраками, всюду — одна, одна, одна, без всякой помощи! Да еще обмороки — Хоборос больна, и неизвестно, как лечиться. Теперь у нее надежная опора, умный, образованный муж. Уж он-то наведет порядок в громадном хозяйстве.

Поп разглагольствует, а собеседник его голоса не подает. То ли молчит, то ли говорит слишком тихо. А батюшка гнет свое: «Ай, молодец, счастливчик! Все тебе достанется вместе с женой. Да и баба хоть куда. Красавица, можно сказать!»

«Все тебе достанется», — говорит поп. Странно. Тетя не раз говорила, что половина имения — ее, Нюргуны, что она обязательно получит свою долю. Нюргуна даже пообещала Аныс разделить с ней эту долю. Теперь, оказывается, все заберет пришелец. Как же быть с Аныс? Нюргуне ничего не надо, но вот Аныс… Девушка очнулась от чьих-то шагов. Обернувшись, ахнула: боже, кто это? Неужели тетя? В голубом атласном платье, с легким румянцем на щеках, со сверкающими взволнованными глазами, она была неузнаваема.

Чуть ли не впервые заметила Нюргуна, как все же красива Хоборос. На полных губах блуждала загадочная улыбка. «Всегда бы ты была такой», — успела подумать Нюргуна.

— Ты что тут делаешь? Подслушиваешь? Я же говорила тебе: не подслушивай старших… — без обычной злости, почти как Боккоя, упрекнула Хоборос.

— Я… эти люди о тебе… я хотела…

— Все равно не надо подслушивать… и ябедничать не надо. А что это у тебя? Мясо? Ты что же, за столом не наедаешься? Нехорошо жевать по углам. Ты не батрачка… Иди, переоденься в новое платье, замшевые торбаса… и приходи ужинать.

Зашуршал атлас, хлопнула дверь, и Хоборос исчезла, словно и не стояла здесь на самом деле, а лишь приснилась Нюргуне. Все, все — и одежда могущественной тетки, и блуждающая улыбка, и ее спокойный, добродушный, чуть ли не ласковый тон — было настолько необычным, что Нюргуна дернула себя за ухо, чтобы убедиться в реальности происходящего. Сколько событий сразу! Надо бы найти Аныс, поделиться новостями. Вдруг Нюргуна подумала, что замужество тетки — не самое главное, что сегодня случилось нечто гораздо важней. Что же? Ах, да, мимолетный разговор с Мики и его слова о том, что мать Нюргуны не умерла, а ушла из Кыталыктаха. Неужели мать жива? Какое прекрасное слово — мать… Ма-ма… Как завидовала Нюргуна своим сверстникам, росшим рядом с ней, хуже одетым, чем она, и вечно голодным: у них были мамы. Как-то Нюргуна назвала матерью Хоборос.

Давно это было, но она до сих пор помнит, как сердито перекосилось лицо тетки. «Я не мать тебе, твоя мать умерла», — долго втолковывала потом Хоборос девочке. Помнит Нюргуна и то, как искала могилу, но найти не могла, а когда спросила Боккою, где похоронена мать, та ответила примерно так: «Ээ, дитя мое, далеко-далеко… никто не знает».

Да, о многом хотелось бы потолковать с Аныс. Но тетя велела переодеться. Нюргуна прошла в свой уголок, натянула тесноватое платьице, туго заплела косы, подвесила на них бренчащие железки и медленно двинулась к той двери, где ее застали за постыдным делом — подслушиванием. Сердце замирало от страха и любопытства. Сейчас она увидит человека, который надолго — нет, не надолго, а навсегда — встанет рядом с тетей и будет, как и она, иметь власть над Нюргуной… Может, вся будущая жизнь Нюргуны зависит от него. Каков же он?

Она вошла в гостиную, не поднимая головы, но, по счастью, вспомнила постоянную теткину муштру — выпрямилась, поклонилась и даже улыбнулась.

Когда туман в ее глазах рассеялся, она увидела, что приезжего в гостиной не было: более того, куда-то исчез и священник. А за столом, кроме Хоборос, сидел хорошо знакомый ей князь[2] Федор.

— Бай-бай! Смотри, как глаза выпучила! — раздался голос князя Федора. — Это ведь, кажется, Прасковьина дочка, ее грешок? Какова стала! Пожалуй, покрасивее тебя растет, а, Хоборос? Отправь ее в Якутск, там, говорят, есть школа для девочек из богатых семей. Скоро я сам поеду в Якутск — хочешь, отвезу? Конечно, кое-кому придется сунуть в лапу, да ведь ты не обеднеешь! Имей в виду, раз у тебя муж образованный, воспитанница тоже не должна оставаться неграмотной. Народ засмеет! Эй, стрекоза, хочешь учиться? — князь сделал пьяную попытку ухватить Нюргуну за рукав, но промахнулся. — Кому и учиться, как не тебе — при такой богатой тетке!

— Я бы училась, — потупила глаза Нюргуна, — только, наверное, ничего из меня не выйдет.

— Ээ, нет, ты понятливая, я нутром чувствую… Отдай ее в школу, Хоборос… Хоть ты и замужем, а будут ли детишки, одному богу известно… поздновато… Будет у тебя грамотная помощница. Да и вину свою загладишь — ведь мы с тобой перед этой мухой виноваты немножко, а? Помнишь, как ее мамаша потребовала свою долю Кыталыктаха? Мол: «мой отец да ее отец — родные братья»… И ведь могла бы