Шрифт:
Закладка:
Старуха, охая и крестясь, опять завопила на разные голоса.
- Не можешь ли, тетушка, припомнить, каковы с виду эти люди были?
– Не припомню, батюшка, темень ведь стояла, хоть глаз коли. Видно, Бог за грехи мои от меня отступился…
Старуха начала бредить.
Для меня все было ясно. Картина нападения, переданная потерпевшей, хотя и в сгущенных красках, подсказывала мне, что шайка грабителей, видимо избегавшая проливать кровь, состояла не из профессиональных разбойников. Данное обстоятельство давало надежду на совершение ими непоправимой ошибки, что приведет к их поимке.
Сделав нужные распоряжения, я поспешил в город, раздумывая всю дорогу о том, как накрыть эту шайку.
Дорога была ровной и пустынной. Через, примерно, четверть часа, утомленный ездой, я просто созерцал небо, где подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, медленно плыли облака; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью и гречихой. Эта прелестно - теплая погода навеяла на меня совершенно несвойственное полицейскому мечтательное настроение. Давно забытые картины из детской жизни вставали одна за другой в моей памяти.
Вдруг моя лошадь остановилась, а затем круто шарахнулась в сторону. В тот же миг чья - то сильная рука схватила лошадь под узды и осадила на месте… Я растерянно оглянулся вокруг и увидел, что по обеим сторонам кабриолета стоят две крепкие фигуры.
Рожи их были совершенно черны, а на головах красовались остроконечные колпачки.
У одного из злоумышленников, вскочившего на подножку кабриолета, оказался в руках топор. Подняв его вровень с моей шеей, он трубно прорычал грубым, хриплым голосом:
- Давай деньги. А не то…
Жест топором докончил фразу, вполне для меня понятную.
Вижу, что дело принимает для меня дурной оборот, но присутствие духа я не потерял.
«Заслониться левой рукой, а правой ударить злодея по голове, чтобы он слетел с подножки, а потом, воспользовавшись переполохом, тронуть вожжами лошадь…» – пронеслось у меня в голове.
Но брошенный вокруг взгляд сразу охладил мой порыв. Второй бродяга стоял с правой стороны кабриолета, плотно прижавшись к подножке, с толстой суковатой палкой в руках, одного удара которой было бы вполне достаточно, чтобы размозжить самый крепкий череп. В то же время, положение кабриолета и лошади близ самой канавы, кучи щебня у переднего колеса заставили отказаться от мысли благополучно выбраться на дорогу, не опрокинувшись вместе с экипажем, даже если бы мне и посчастливилось отделаться от двух мерзавцев, взявших меня в осаду. Но помимо этих двух предстояло иметь дело еще с двумя, которые держали лошадь. Несомненно, что при первой моей попытке к сопротивлению они не замедлят броситься на помощь товарищам.
Дело дрянь - один против четверых, борьба неравная… Живым не выпустят. На душе стало скверно. Меня охватило чувство глубокой досады на то, что пускаясь в дальнюю дорогу, я по беспечности, надевая штатские одежды, не взял с собой пистолета. Кто же знал, что вот так всё случится, средь белого дня.
- Ну, прочитал, купец, отходную? - насмешливо проговорил разбойник, не опуская топора.
- Не греши даром, Михалыч! - произнес нерешительным тоном один из двух, державших лошадь.
- Жалость, что ли, взяла? - зло ответил разбойник, не отводя, однако, топора. - Доставай скорее деньги! - вдруг свирепо закричал он.
Сопротивление было бесполезно. Я покорился, вынул из кармана тощий бумажник и отдал его в руки негодяю. Злодей подметил висевшую на жилете серебряную цепочку. Пришлось отдать вместе с часами и её. Мало того, меня заставили вывернуть все карманы. Всю эту процедуру я с умыслом старался протянуть возможно дольше, напрягая слух в надежде уловить стук колес какого - либо экипажа. Кроме того, у меня имелась и другая цель. Мне хотелось лучше запечатлеть в памяти черты Михалыча, стоявшего ближе других. Я ясно различал его бритую рожу и грубые черты, густо намазанные сажей. Я не терял надежды, рано или поздно, еще раз с ним встретиться и… поквитаться.
Отдав кошелек и часы, я счел себя спасенным, но разбойник, которому были переданы мои вещи, неожиданно возвысил голос и проговорил:
- Не наделал бы нам молодчик пакостей… Не лучше ли его порешить, и концы в воду!
- А ведь Яков верно говорит! - отозвались двое других.
Дыхание смерти, казалось, пронеслось надо мной и начало леденить кровь. Однако, мой дар молчал. Я весь сжался, напрягая все силы, готовый в любой миг броситься в схватку и продать свою жизнь как можно дороже.
– Нет! Сегодня у меня сын родился, не хочу я рук марать в такой день! - проговорил решительно Михалыч и опустил топор.
Четвертый разбойник, тот, который первым подал свой голос за убийство, теперь молчал, что и было принято за знак согласия с большинством.
Дальше бродяги вывели лошадь на середину дороги и, любезно пожелав мне сломать шею, хватили её дубиной, а сами бросились врассыпную.
Лошадь во всю прыть мчалась по дороге. Я, как пьяный, качался на сиденье и понемногу приходил в себя. Полной грудью вдыхал я свежий воздух. Мне казалось, что с той поры, как я выехал, прошли чуть ли не сутки. Который час? Я машинально сунул руку в карман и тут вспомнил, что мои часы отобраны разбойниками…
Приехал я в контору в самом отвратительном состоянии духа. Обругал ни с того ни с сего дворника, который замешкался на лестнице. Об этом происшествии, что случилось со мной на шоссе, я решил не сообщать Фёдору Михайловичу, а сразу дал распоряжение о том, чтобы восемь свободных полицейских, переодетых в гражданскую одежду, вышли в ночной обход.
У Новосильцевской церкви я разделил людей на четыре группы и назначил каждой район её действий.
Предписано было осмотреть в Лесном, в Первом, Втором и Третьем Парголове все постоялые дворы, харчевни и разные притоны, подвергнув аресту бродяг и вообще всех подозрительных с виду людей.
Результаты облавы были ничтожны. Трое арестованных бродяг оказались мелкими воришками, ничего не имеющими общего с шайкой грабителей.
Голодный и промокший насквозь, оттого
